Петля Узланера

Обнаружил, что заметка Дмитрия Узланера, развязавшая в сети очередную дискуссию о “новых атеистах”, — это капкан. В качестве приманки в ней есть здравые доводы. Например, Докинз действительно любит выдумать оппонента, с которым ему удобно спорить. Я обнаружил это лет пять или шесть назад, читая одну из его статей, и был просто раздосадован.

Но для меня интереснее всего — ловушка, в которую попал сам Узланер. Он более, чем со скепсисом в четвёртом тезисе отзывается об учении о мемах. Аналогия, созданная в своё время Докинзом, согласно которой единица культурной информации существуем по тем же правилам, что и организмы в природе, кажется ему настолько саморазоблачительной и нелепой, что он не сопровождает её какими-то особыми комментариями. Однако парой пунктов выше он сам прибегает к этой аналогии, сравнивая “религию вообще”, которой оперируют “новые атеисты”, с “животными вообще”. Последнее Узланеру кажется таким же нелепым, как первое, но сама по себе аналогия уже строится в рамках концепции мемов (замечает ли это Узланер или нет). Таким образом, он сам расставляет себе ловушку, строя утверждение на доводе, который он будет опровергать далее. И если утверждение окажется ложным (что последовало незамедлительно), петля затянется, схлопывая разом всю цепочку тезисов, которые автор так тщательно расставлял.

Гёдель в Сибири

В этот день в 1978 году от самоистощения скончался Курт Гёдель. К своим 25 он теоремами о полноте и неполноте вписал своё имя в скрижаль вечности, и всю оставшуюся жизнь провёл в страхе.

Мне нравится, как Апостолос Доксиадис и Христос Пападимитриу выводят Гёделя персонажем в “Логикомиксе”. Играя эпизодическую роль, он оказывается одним из ключевых действующих лиц, разрушающим здание старой математической логики. В “Логикомиксе” проводится красивая параллель между ростом нацистского влияния и развитием меланхолии у Гёделя. Автор теоремы о неполноте оказался заложником системы, заявлявшей о собственной абсолютности и конечности. Красивая, но вряд ли имеющая реальные основания интерпретация.

В прологе “Логикомикса” Апостолос с Христосом, прогуливаясь по Афинам, задаются вопросом “Почему именно среди логиков сумасшествие встречается столь часто?”. Разумеется, в конце книги не будет универсального ответа. Тем более, ответа нельзя дать исходя из житейских причин.

В открытии Гёделя есть что-то схожее с тем, что сделал Маркузе, как бы далеки математик и социолог ни были друг от друга в своих взглядах. Первый смог показать, что любая богатая теория всегда будет неполной, либо противоречивой. Второй, в то время, когда все ужасались варварству нацизма, писал, что именно нацизм в своей машинерии является доведённой до предела идеей прогресса. Уродство веры в превосходную расу и макабрические заводы по истреблению неугодных — это осуществлённые в полноте штудии позитивизма и исторической школы, желавших дать последние ответы о сути человеческой природы.

Удивительно, как Гёдель, веривший в независимое существование математической реальности, мог состоять в Венском кружке. Так или иначе, большинство его представителей смогли эмигрировать из Австрии до войны. Гёделю пришлось спасаться от нацистов в 1940. Для этого он отправился на восток, в Советский Союз.

Поразительная картина. На Колыме в таёжной “командировке” пребывает Варлам Шаламов. Где-то из Владлага в Москву в теплушке на вторичный приговор везут Королёва, а в другом направлении, чтобы сохранить себе жизнь, едут Курт Гёдель с женой. Как знать, может быть они даже пересекались в какой-то точке на бесконечной линии Транссиба.

К концу жизни у Гёделя развилась паранойя. Больница не могла его спасти, в связи с тем, что всех окружающих он считал врагами. Один из величайших логиков полагал, что его намерены отравить. В конце концов, он довёл себя до гробовой доски, боясь принимать еду от врачей.

Вновь он попал в заложники универсальной теории, от которой убежать уже не смог. Остаётся лишь представлять, что он думал, когда поезд останавливался где-нибудь посреди Сибири?  Логик, бегущий от одной тотальной системы, через другую к третьей, волею судеб оказавшийся в безграничной таёжной глуши.

Воскресение в теории и на практике

Изгнание инвесторами редакции Павла Пряникова из “Русской планеты” дало рунету в качестве пищи “космизм” как новый локальный мем. Не лучший способ вспомнить, какое замечательное явление возникло однажды на русской равнине. ЕгоГагарин результатами стали Байконур, Плесецк — и ракеты с них запускаемые. А в начале был седенький тихенький старичок-библиотекарь Фёдоров, грезивший идеей всеобщего воскресения. Все должны воскреснуть, верил он, и это задача общего дела. Для её решения необходимо завоевать Космос, расселиться по планетам. И с помощью достижений науки приступить к главному: восстановлению своих близких из праха. Сын знает, где похоронены отец и мать, брат знает могилу брата — дело за малым.

Жаль, что это невозможно.

Мы можем клонировать тела. Гипотетически, можем вернуть к жизни представителей каких-нибудь вымерших видов. Но они не будут теми, кого мы знали. Ушедшие родные не вернутся к нам.

Фёдоров был далёк и от христианского учения. Оно сулит нам новые тела. В момент всеобщего воскресения не нужно будет беспокоиться об ампутированных конечностях, болезнях внутренних органов, раке, и прочем. Каждому будет дано ощутить то, что испытал Христос на третий день после распятия.

В этом всём заключается большая ирония. А состоит она в том, что теоретически человек может иметь возможность опыта воскресения. Но такой опыт не будет иметь ничего общего с религиозным каноном. Он давно известен, и называется телепортация.

Kirk, Spock and crew get there fast in Star TrekМы все состоим из атомов, которые образуют Вселенную с момента Большого взрыва. Как часть окружающего мира, мы подчиняемся его законам. И одним из таких законов является скорость света, которую ничто не способно преодолеть. Чтобы долететь до ближайших звёзд, не хватит срока человеческой жизни. Быть может, однажды мы сможем организовать достаточно мощные генераторы энергии, которые смогут открывать кротовые норы, и не разрушат нашу систему. Но даже полёт на Марс, Европу или к венерианским воздушным городам потребует огромного времени. И тут на помощь придёт телепортация.

По сути, вещество — это набор информации. Включая атомы, из которых мы состоим. Чтобы передать информацию, её нужно послать по определённому каналу, и воспроизвести на другом конце. В случае человеческого тела — расщепить его до последнего атома, и восстановить, включая бактерии в кишечнике, кариес на зубе и нейронные связи, образующие знания и воспоминания, в месте назначения.

У процесса есть определённые сложности. О них рассказывает Юджин Ползик:

Преодоление ошибок однажды позволит узнать, что значит — воскреснуть в новом теле. По крайней мере тем, кто в нём окажется.

Архаика придёт, порядок наведёт

На днях мне позвонила подруга, поделиться впечатлениями после заседания кафедры. Она пишет кандидатскую в институте, оказавшемся в своё время в знаменитом списке неэффективных ВУЗов. На кафедре рассматривали отрывки из ее диссертации, хватались за голову и напряжённо думали, как же суметь протащить работу через ВАК. Проблема заключалась не в низком уровне её текста, отсутствии методов или какой-нибудь ереси. Всё дело в прогнившем ВАКе, опоясанном для твёрдости духовными скрепами. Заслуженные учёные прекрасно понимали, что вышестоящая инстанция “зарубит” работу просто потому, что в ней предметом изучения является эротическая фотография викторианской эпохи. Рассказ моей подруги давал весьма интересный повод для размышлений о механизмах деээфективизации.

Внезапно наука стала подчиняться традиционным моральным принципам. Оказалось, некоторые вопросы изучать неприлично. При этом, как положено в традиционном укладе, круг стыдных вопросов нигде не кодифицирован, и любой может быть подвергнут остракизму. Предмет изучения может оказаться “слишком западным”, “слишком оскорбительным” или просто не понравиться верховным жрецам. Причину отказа в защите вы всё равно не узнаете. Подруге рассказали о другой девушке, которая должна была защищаться на этой неделе с работой по теории моды. Ей позвонили вечером в пятницу, сказав, что защита отменяется, без всякого объяснения причин.

Обсуждение возможной темы моей подруги с каждым новым витком поднимало степень самоцензуры. Представляя боящихся всякой телесности сотрудников ВАКа, члены кафедры предлагали для описания предмета изучения варианты типа “антропоморфных форм”. Вздыхая время от времени, кто-то вспоминал советское время, не забывая отметить, что “сейчас-то намного хуже”.

Этот пример иллюстрирует положение современной теории культуры в частности и гуманитарных наук в целом. В системе с непредсказуемым ВАКом на вершине, учёные вынуждены затыкать себе рот, отказывая себе в изучении неугодных тем, сужая поле возможной деятельности до минимума с перспективой лишиться и его.

Стыдно!
Связанная по рукам и ногам, российская академическая наука не может позволить себе не просто изучать порнографию, как философы из журнала “Логос”, а в принципе иметь своё мнение. Это весьма иллюстративно показал скандал с увольнением, а потом возвращением обратно в штат профессора МГИМО Андрея Зубова. Этот учёный широко известен в среде православной публики. Он никогда не скрывал своего вероисповедания, и с большой охотой выступал в публичных лекториях, устраиваемых при содействии Церкви. Некоторые его религиоведческие и исторические изыскания могут быть подвержены критике, но известие о своём увольнении Зубов получил не за свою — реальную или мнимую — профнепригодность. Руководство ВУЗа вывела из себя его колонка в газете “Ведомости”, в которой Зубов проводил параллель между Россией на пороге войны с Украиной и нацистской Германией, проводившей аншлюс Австрии. За последние дни это сравнение можно было услышать многократно. Зубова за него решили уволить. Новость быстро облетела средства массовой информации, многие академики и учёные публично возмутились, а руководство Киевского университета даже предложило Зубову перебраться на Украину и работать у них.

Проректоры МГИМО очень быстро дали “задний ход”, заявив, что увольнение профессора — это его собственная выдумка и грязный пиар на славном имени ВУЗа. Зубов был весьма благодарен публичной поддержке его позиций в сложившемся конфликте. Он не был уверен в том, что руководство МГИМО могло остановится в своём произволе, поэтому на встречу с проректором, где ему в результате сказали, что его учебная деятельность продолжится согласно контракту, он для верности пришёл с адвокатом.

Вряд ли стоит переоценивать роль СМИ и поднятой ими шумихи в данном вопросе. Недавний громкий скандал, также связанный с “неправильной” точкой зрения, не помешал кабельным операторам разорвать контракты с телеканалом “Дождь”, находящимся теперь на грани закрытия. В день, когда стало известно об увольнении Зубова, Владимир Путин провёл пресс-конференцию, на которой заявил, что введение войск на Украину не требуется. Идеологическая машина, готовая было нахрапом раздавить всех “пораженцев” и “двурушников”, была вынуждена в один момент останавливать свой ход и резко развернуться в обратном направлении. Такова участь всех, кто чётко следует генеральной линии. Ещё вчера все готовы были смело идти умирать в новой ядерной войне, сегодня, подобно президенту страны, вынуждены растерянно сидеть в своём кресле, а завтра понадобится бросать чепчики в воздух в честь единения России с Крымом. В столь шатком режиме нужно не только удержаться от морской болезни, но и сохранять невозмутимое выражение лица, не смотря на шизофреничность ситуации. Таким образом, увольнение Зубова, необходимое в понедельник, оказалось совершенно не нужным во вторник. Присутствие сотрудника ФСБ на встрече профессора с проректором тоже не понадобилось.

Упоминание сотрудника ФСБ в случае Андрея Зубова сторонникам версии пиара кажется наименее правдоподобным. А вот появление сотрудников Центра “Э” в МГУ месяц назад было вполне реальным. Они пришли к доценту философского факультета Вячеславу Дмитриеву для проведения допроса по размещённой им якобы ссылке на некий запрещённый материал в одном из сообществ социальной сети Вконтакте. Так в один момент человек, занимавшийся переводами французских постструктуралистов на русский язык, стал подозреваемым в экстремизме. Не смотря на абсурдность всей сложившейся ситуации, начальство Дмитриева в лице декана факультета философии Владимира Миронова первым делом решило откреститься от впавшего в немилость сотрудника. Миронов сказал, что обязательно уволит Дмитриева, если “ситуация будет нарастать”. Иллюзии о цеховом братстве и профессиональной поддержке развеялись в один миг. Если человек оказался неугоден по идейным мотивам, никакие научные заслуги не могут служить ему оправданием.

Ровно в этом и заключается корень бед отечественной академической науки. Она банально не способна — поскольку не имеет права — выполнять свою роль. При невозможности официально проводить исследования, не подпадающие под определение идейно верных, само определение науки принимает в российских реалиях совершенно новое значение. Она уподобляется отечественной судебной системе, в которой процессуальные нормы и понятия имеют аналогичные мировым названия, но подразумевают принципиально иные значения, действуют кардинально иным образом. Это не те практики, которые изучают по учебникам, однако они негласно приняты, понятны и исполняются если не всеми, то большинством людей, связанных или оказавшихся связанными с отечественной судебной системой. Научная практика на наших глазах превращается в аналогичную потёмкинскую деревню. Роль учёного в ней — обслуживать интересы руководящего аппарата. Разбор примера русских учёных в их новой роли был недавно произведён Кириллом Мартыновым.

Софист Александр Дугин в МГУ уже несколько лет по программе, явно черпающей вдохновение из того же источника, что у авторов статьи из разбора Мартынова, успешно воспитывает новые кадры для ВЦИОМа Фёдорова. Научные эксперты, такие, как русский православный психолог Вера Абраменкова, в новой системе помогают прокурорам осуждать людей за оскорбления религиозных чувств. Если же внезапно в систему попадает человек, для которого научная методология что-то значит, то лучшая доля для него — вылететь из системы за непригодность по добру по здорову. А то может статься, система размелет тебя, как Ольгу Зеленину на “маковом деле”. Попперовская фальсифицируемость понята в России по-своему.

Чтобы закрепить успехи отечественных наук и окончательно похоронить любую память о методологии, депутат Вячеслав Никонов, глава комитета по образованию, объявил индекс цитируемости антигосударственной деятельностью. Согласно его утверждениям, цитируемость играет на руку западным спецслужбам, а те научные работы, которые были уличены в этом деле, имеют антироссийскую направленность. Если он не остановится на сказанном и попытается закрепить свои выводы законодательно, мы наконец увидим ростки доктринального утверждения бытующих сейчас практик.

Так совпало, что параллельно описанным процессам, начались тектонические сдвиги в правовом поле. Следственный Комитет решил кодифицировать отечественное судопроизводство согласно негласным бытуюшим практикам. В законопроекте с правками УПК, поданном в Госдуму от имени председателя СК, сказано, что следует отказаться от принципа состязательности в судебной практике в пользу такой нормы, как объективная истина. Объясняя в официальном блоге Следственного Комитета необходимость принятия поправок, Бастрыкин вступает в спор о методах и критериях научности с предполагаемым учёным сообществом. В рамках своей полемики он отвергает довод, что институт объективной истины может быть пережитком марксистско-ленинской политической идеологии, объявляя его внеидеологичным. Развивая свою мысль, председатель СК переходит на поле философии познания. Так, объявляется, что объективная истина “является базовой категорией познания, в том числе в господствующей в современной российской, да и мировой, науке методологии диалектического материализма”. После утверждения и обоснования своего тезиса, философ Бастрыкин обрушивается с критикой на противников института объективной истины:

“Идея же о невозможности достижения объективной истины относится к чуждому современной науке философскому течению, называемому агностицизмом. Крайнее проявление этого течения – скептицизм – основывается на отрицании всякого смысла в познании вследствие невозможности истинного знания”

Согласно новому законопроекту можно будет избавиться от всякой лишней мишуры, которая пока еще рудиментарно присутствует в отечественной судебной системе, заставляя многих думать, что тем самым она работает по принципам общемировой практики. Новые уголовно-процессуальные нормы позволят быстро проводить судебные заседания, поскольку задачей следствия будет установление единственно верной и не оспоримой истины.

Многие хотели верить, опираясь на Шмитта, что установившаяся после 1993 года политическая система в России — режим отложенной демократии. Диктатура прямого действия и полицейский режим действуют в ней до момента переустройства государственных органов, правовых институтов и самого общества на новые рельсы. Это была достаточно оптимистичная точка зрения, которая предвещала по возможности безболезненное вхождение России в систему западных демократий. Но то, что мы можем наблюдать — совершенно обратный процесс. Все последние годы происходила только архаизация норм и права, по которым жило общество. Так называемый “консервативный поворот” власти не имеет отношения к консервации. Он закрепляет бытующие нормы, и, что самое важное, это вызывает поддержку в обществе.

“Традиционные ценности” как лозунг современности, не обращаются ни к какой традиции. Это не ностальгия по советскому прошлому или тоска по хрусту дореволюционной булки. Попытка трактовок происходящих процессов не связана с какими-то направленностями в прошлое. Фактически это признание реального положения вещей. Кодификация новых норм в образовании, юриспруденции, медицине и прочих областях общественной жизни требует привыкания. Можно начинать: архаика здесь надолго.

Пятигорский и я

Слова Александра Пятигорского о “всякой хуйне” вероятно будут определять его философский облик в глазах последующих поколений. Может для кого-то они будут поводом к изучению его взглядов, а для кого-то навсегда останутся единственной его максимой.
Я успел застать Пятигорского до того, как он произнёс свою судьбоносную сентенцию о главной особенности России. В 2006 году он специально приехал из Лондона на своеобразные гастроли. На одной его лекции, будучи студентом Литинститута на грани отчисления, оказался и я. Мероприятие проходило в одном из зданий МГУ на Моховой, куда я в компании Саши Юргеневой и Вани Аксёнова пошли послушать важного гостя. Пока мы шли, я больше думал о студентах и случайных прохожих, погибших при взрыве террористки-смертницы у стен гостиницы Националь. На проходной у здания нас встречал паспортный контроль. После того, как охранники списали наши данные, мы поднялись наверх и уселись вместе в душной аудитории. Когда Пятигорский начал, я продержался недолго, и вскоре благополучно уснул, распластавшись на парте к стыду своих приятелей.
Так закончилась история о том, как я видел живого Пятигорского.

Коммеморативные медитации

В прошлом году в этот день в 10:30, по дороге на работу мне пришла смс от жены: “Твой брат умер вчера в сизо:-((“.
Когда он умер, было уже не так страшно. Смерть отца, встретившая меня точно так же в метро за 10 месяцев до этого, оказалась моей персональной встречей Великого поста. Примчавшись домой, я стоял у внезапно холодного тела, с опаской трогал его, и понимал, что больше ничего нет. Ни райских кущ, ни адского пламени. Только тело с остановившимся взглядом, которое вскоре поглотит рыжая промёрзлая московская земля, и безжалостно переварит.

Мы — самосознающие машины, продукт деятельности роботов и потомки роботов. Дэниел Деннет объясняет человеческое нутро куда лучше, чем это делал Григорий Нисский и каппадокийцы. Страх экзистенциального одиночества вылился в ритуал, в результате которого появилась вера в возможность держать связь с почившим. Мы словно пингуем по ip-удалённый сервер, не желая признавать, что он навсегда отключён. Вместо принятия самого простого решения, мы готовы верить, что посланные пакеты информации доходят до адресата, и даже шлются в ответ, но теряются по дороге из-за неполадок на линии.

Наш мозг проворачивает с нами приблизительно такую же штуку, которую музыканты раннего нового времени провернули с октавой. Им пришлось насильно исказить её, чтобы иметь полноценный ряд клавиш для равномерного темперированного строя. Наше ухо так привыкло к новому строю, что другие воспринимаются им диссонансно по умолчанию. Та же ситуация обстоит с нашей идентичностью. Из-за того, что физически мы воспринимаем себя как в три, так и в тридцать три года одним и тем же человеком, прокладывая мостик идентичности между не имеющими ничего общего телами, это правило автоматически распространяется и на окружающих нас. Между тем, встреча друга детства после долгой разлуки, не сулит ничего кроме неловкости от отстутствия общих тем для разговора. Идентичность себя прошлого с собой настоящим условна, как ритуал, символически обращённый к чему-то большему и непостижимому. Нашлось бы о чём поговорить с собственными родственниками, если бы впереди для этого открывалась вечность? Скорее всего, это был бы сартровский ад с лоренцовской агрессией в финале.

Настала первая годовщина смерти брата. Соседи, курящие на лестничной клетке, сами того не зная, поддерживают мемориал его памяти, держа газету в качестве сидения на третьей ступени пролёта, где он провёл свои последние полгода. Стараниями дворничихи мемориал вынужден соответствовать духу времени. Сейчас ритуальное положение занимает агитационная газета Навального.

Пройдёт ещё один годовой круг. Потом ещё и ещё. Газеты бут меняться, петухи терять головы на закланиях, а Луна незаметно удаляться от Земли.
Пришла пора поминовения. Я черпаю кутью. Я кусаю блин.

Priroda — nyet

Кирилл Мартынов написал хороший пост о тоталитарной подноготной социально-политической сущности веганства. Когда мы глядим на веганство в политической перспективе, сразу становятся очевидны его запретительные функции и будущая коррупционная составляющая.

Мне кажется, проблема веганства заключается в том, что оно использует классический кулинарный узус. Как верно замечено Мартыновым, любые политические успехи веганства приведут к новому средневековью, где “богатые будут тайком обжираться мертвыми животными, бедные сосать фасоль”. Веганство как практика и идеология стало возможно только благодаря техническому прогрессу. Последние несколько веков отважные мореплаватели отправлялись во все концы света, чтобы, если им будет сопутствовать удача, добыть ко дворам своих правителей диковины из дальних краёв, а сами новые территории объявить собственностью короны. Разведанные территории присоединяли к метрополиям, осваивая их, и прокладывая всё новые и новые удобные маршруты. Колонисты поколениями освещали “сердце тьмы”, изживая со свету дикий мир, как опасного Другого. Паровые котлы, телеграф, авиация, автомат Калашникова — все средства оказались хороши для борьбы с нечистью.

Успехи аграрного производства, благодаря которым белый человек смог наконец вырваться из порочного круга всегда возвращающихся голодных лет, дали ход экономическому росту. Открытия в области химии произвели кулинарный прорыв, позволив сохранять продукты в съедобном виде долгое время. Многие поколения первооткрывателей, учёных и простых людей вели нещадную борьбу с диким миром, окружающим нас, чтобы современный веган мог в любое удобное время зайти в “Азбуку вкуса” и купить полностью органическую и всегда свежую маракуйю.

Что предлагает нам современный Бонвиван? Его предложение лежит в рамках следующего этического императива: добившись такого уровня жизни благодаря техническому прогрессу и тех знаний о братьях наших меньших из теории эволюции, которые мы имеем, мы не можем себе позволить морального права содержать дальше те фабрики холокоста, которые обеспечивают нас животным мясом. Не смотря на совершенно разумный посыл, способы, которыми предлагают решить вопрос веганы, лежат строго в рамках традиционного дискурса, навязываемого религиозными консерваторами и традиционалистами. Разве не они нам говорят ровно теми же словами, что и Джон Джозеф в “Мясе для слабаков”, о полезности религиозных постов для “очищения кишечника”? Разве не они выступают против ГМО и новых генных технологий в биологии? Разве не консолидируются на данном этапе веганы, защищающие животных, и мракобесы, защищающие человеческую исключительность? На данном этапе они, словно нацисты и движение сионистов в 1930-е годы, образуют политический блок, связанный общими интересами.

Овечки Долли нет с нами уже более десяти лет. Исследования по выращиванию стволовых клеток и искусственному воспроизведению жизни подвергаются повсеместной критике и запретам. Биотехнологии пугают обывателя своей дегуманизующей направленностью. Действующие и работающие технологии, которые могли бы без отказа от мяса избавить нас от фабрик по выращиванию и истреблению животных, принимаются в штыки. При этом, согласно докладам Всемирной продовольственной программы ООН, более миллиарда человек на Земле голодают или хронически недоедают.

И вместо того, чтобы продолжить научные опыты и бросить вызов жуткому голоду, свирепствующему в бедных регионах, в качестве прогрессивного политического выбора нам предлагается такой традиционный, как армейская портянка, отказ от мяса. Что это, как не каприз взбесившегося с жиру любимца судьбы? Нет, нам нужно, нам необходимо искусственное мясо, которое будет выращено из произведённых в лаборатории стволовых клеток. Стейки и окорочка из пробирок — вот единственный правильный ответ на пельмени с соей. На призыв к органике надо отвечать синтетикой. Технологии — да. Природа — нет.

 

Об Карнапа! Об Гёделя!

“Теории и практики”  сделали перевод рассуждений Ли Смолина  для Edge.org. В оригинале состоялась целая дискуссия под общей темой Think about Nature с участием Арнольда Трегуба, Шона Кэролла, Брюса Стерлинга и Аманды Гефтер. В речи Смолина, акцентировавшего внимание на собственном интересе к философии физики, занятнее всего следить за его мыслью о методологии. Мне, например, понравилось, как упорно закрывается именем Фейнмана карнаповское “Если в результате долгих экспериментов результат как был, так и остаётся нулевым, может, стоит пересмотреть основы самой теории?”

Видать, идеи Венского кружка спустя 90 лет с момента его основания до того растворились в воздухе, что для их повторного конституирования нужны современные классики.

Что — “сверчок”, что — “стручок”?

Буддисты говорят, видимый нами мир — это иллюзия. К концу XX века психологи и нейрофизиологи в результате совместной деятельности по изучению человеческого мозга пришли к тем же выводам. Видимый мир, действительно, лишь иллюзия. Точнее, как минимум семь миллиардов иллюзий. Если начать вести любимый в аналитической философии спор “Что такое сознание?”, то их количество скорее всего окажется намного больше.

Ощущаемый нами мир — это представление о его устроении, которое формируется у нас в голове. Именно поэтому мы никак не можем договориться в элементарнейших вещах, как, например, бирюзовый ли на вашей даме жакет или голубой, не смотря на то, что количество цветовосприимчивых колбочек у нас в сетчатке одинаково.

Мы не способны и никогда не сможем узнать, что такое “реальность”. Приближение к ней будет вечным бегом Ахиллеса за черепахой. Нам не удастся узнать о “настоящем”, равно как не выйдет понять, каково быть летучей мышью. Мы заперты внутри собственной иллюзии, в которой даже самый близкий и родной человек — это лишь представление о нём.

Единственное, что остаётся сидя в темнице, это контактировать с пленниками других камер. Через свою сигнальную систему у вас сформирован тезаурус. Вы договорились о том, что такое “красное”, что такое “горячее”. Но что если в новой камере по соседству окажется тот, кто не воспримет ваши qualia?