Архаика придёт, порядок наведёт

На днях мне позвонила подруга, поделиться впечатлениями после заседания кафедры. Она пишет кандидатскую в институте, оказавшемся в своё время в знаменитом списке неэффективных ВУЗов. На кафедре рассматривали отрывки из ее диссертации, хватались за голову и напряжённо думали, как же суметь протащить работу через ВАК. Проблема заключалась не в низком уровне её текста, отсутствии методов или какой-нибудь ереси. Всё дело в прогнившем ВАКе, опоясанном для твёрдости духовными скрепами. Заслуженные учёные прекрасно понимали, что вышестоящая инстанция “зарубит” работу просто потому, что в ней предметом изучения является эротическая фотография викторианской эпохи. Рассказ моей подруги давал весьма интересный повод для размышлений о механизмах деээфективизации.

Внезапно наука стала подчиняться традиционным моральным принципам. Оказалось, некоторые вопросы изучать неприлично. При этом, как положено в традиционном укладе, круг стыдных вопросов нигде не кодифицирован, и любой может быть подвергнут остракизму. Предмет изучения может оказаться “слишком западным”, “слишком оскорбительным” или просто не понравиться верховным жрецам. Причину отказа в защите вы всё равно не узнаете. Подруге рассказали о другой девушке, которая должна была защищаться на этой неделе с работой по теории моды. Ей позвонили вечером в пятницу, сказав, что защита отменяется, без всякого объяснения причин.

Обсуждение возможной темы моей подруги с каждым новым витком поднимало степень самоцензуры. Представляя боящихся всякой телесности сотрудников ВАКа, члены кафедры предлагали для описания предмета изучения варианты типа “антропоморфных форм”. Вздыхая время от времени, кто-то вспоминал советское время, не забывая отметить, что “сейчас-то намного хуже”.

Этот пример иллюстрирует положение современной теории культуры в частности и гуманитарных наук в целом. В системе с непредсказуемым ВАКом на вершине, учёные вынуждены затыкать себе рот, отказывая себе в изучении неугодных тем, сужая поле возможной деятельности до минимума с перспективой лишиться и его.

Стыдно!
Связанная по рукам и ногам, российская академическая наука не может позволить себе не просто изучать порнографию, как философы из журнала “Логос”, а в принципе иметь своё мнение. Это весьма иллюстративно показал скандал с увольнением, а потом возвращением обратно в штат профессора МГИМО Андрея Зубова. Этот учёный широко известен в среде православной публики. Он никогда не скрывал своего вероисповедания, и с большой охотой выступал в публичных лекториях, устраиваемых при содействии Церкви. Некоторые его религиоведческие и исторические изыскания могут быть подвержены критике, но известие о своём увольнении Зубов получил не за свою — реальную или мнимую — профнепригодность. Руководство ВУЗа вывела из себя его колонка в газете “Ведомости”, в которой Зубов проводил параллель между Россией на пороге войны с Украиной и нацистской Германией, проводившей аншлюс Австрии. За последние дни это сравнение можно было услышать многократно. Зубова за него решили уволить. Новость быстро облетела средства массовой информации, многие академики и учёные публично возмутились, а руководство Киевского университета даже предложило Зубову перебраться на Украину и работать у них.

Проректоры МГИМО очень быстро дали “задний ход”, заявив, что увольнение профессора — это его собственная выдумка и грязный пиар на славном имени ВУЗа. Зубов был весьма благодарен публичной поддержке его позиций в сложившемся конфликте. Он не был уверен в том, что руководство МГИМО могло остановится в своём произволе, поэтому на встречу с проректором, где ему в результате сказали, что его учебная деятельность продолжится согласно контракту, он для верности пришёл с адвокатом.

Вряд ли стоит переоценивать роль СМИ и поднятой ими шумихи в данном вопросе. Недавний громкий скандал, также связанный с “неправильной” точкой зрения, не помешал кабельным операторам разорвать контракты с телеканалом “Дождь”, находящимся теперь на грани закрытия. В день, когда стало известно об увольнении Зубова, Владимир Путин провёл пресс-конференцию, на которой заявил, что введение войск на Украину не требуется. Идеологическая машина, готовая было нахрапом раздавить всех “пораженцев” и “двурушников”, была вынуждена в один момент останавливать свой ход и резко развернуться в обратном направлении. Такова участь всех, кто чётко следует генеральной линии. Ещё вчера все готовы были смело идти умирать в новой ядерной войне, сегодня, подобно президенту страны, вынуждены растерянно сидеть в своём кресле, а завтра понадобится бросать чепчики в воздух в честь единения России с Крымом. В столь шатком режиме нужно не только удержаться от морской болезни, но и сохранять невозмутимое выражение лица, не смотря на шизофреничность ситуации. Таким образом, увольнение Зубова, необходимое в понедельник, оказалось совершенно не нужным во вторник. Присутствие сотрудника ФСБ на встрече профессора с проректором тоже не понадобилось.

Упоминание сотрудника ФСБ в случае Андрея Зубова сторонникам версии пиара кажется наименее правдоподобным. А вот появление сотрудников Центра “Э” в МГУ месяц назад было вполне реальным. Они пришли к доценту философского факультета Вячеславу Дмитриеву для проведения допроса по размещённой им якобы ссылке на некий запрещённый материал в одном из сообществ социальной сети Вконтакте. Так в один момент человек, занимавшийся переводами французских постструктуралистов на русский язык, стал подозреваемым в экстремизме. Не смотря на абсурдность всей сложившейся ситуации, начальство Дмитриева в лице декана факультета философии Владимира Миронова первым делом решило откреститься от впавшего в немилость сотрудника. Миронов сказал, что обязательно уволит Дмитриева, если “ситуация будет нарастать”. Иллюзии о цеховом братстве и профессиональной поддержке развеялись в один миг. Если человек оказался неугоден по идейным мотивам, никакие научные заслуги не могут служить ему оправданием.

Ровно в этом и заключается корень бед отечественной академической науки. Она банально не способна — поскольку не имеет права — выполнять свою роль. При невозможности официально проводить исследования, не подпадающие под определение идейно верных, само определение науки принимает в российских реалиях совершенно новое значение. Она уподобляется отечественной судебной системе, в которой процессуальные нормы и понятия имеют аналогичные мировым названия, но подразумевают принципиально иные значения, действуют кардинально иным образом. Это не те практики, которые изучают по учебникам, однако они негласно приняты, понятны и исполняются если не всеми, то большинством людей, связанных или оказавшихся связанными с отечественной судебной системой. Научная практика на наших глазах превращается в аналогичную потёмкинскую деревню. Роль учёного в ней — обслуживать интересы руководящего аппарата. Разбор примера русских учёных в их новой роли был недавно произведён Кириллом Мартыновым.

Софист Александр Дугин в МГУ уже несколько лет по программе, явно черпающей вдохновение из того же источника, что у авторов статьи из разбора Мартынова, успешно воспитывает новые кадры для ВЦИОМа Фёдорова. Научные эксперты, такие, как русский православный психолог Вера Абраменкова, в новой системе помогают прокурорам осуждать людей за оскорбления религиозных чувств. Если же внезапно в систему попадает человек, для которого научная методология что-то значит, то лучшая доля для него — вылететь из системы за непригодность по добру по здорову. А то может статься, система размелет тебя, как Ольгу Зеленину на “маковом деле”. Попперовская фальсифицируемость понята в России по-своему.

Чтобы закрепить успехи отечественных наук и окончательно похоронить любую память о методологии, депутат Вячеслав Никонов, глава комитета по образованию, объявил индекс цитируемости антигосударственной деятельностью. Согласно его утверждениям, цитируемость играет на руку западным спецслужбам, а те научные работы, которые были уличены в этом деле, имеют антироссийскую направленность. Если он не остановится на сказанном и попытается закрепить свои выводы законодательно, мы наконец увидим ростки доктринального утверждения бытующих сейчас практик.

Так совпало, что параллельно описанным процессам, начались тектонические сдвиги в правовом поле. Следственный Комитет решил кодифицировать отечественное судопроизводство согласно негласным бытуюшим практикам. В законопроекте с правками УПК, поданном в Госдуму от имени председателя СК, сказано, что следует отказаться от принципа состязательности в судебной практике в пользу такой нормы, как объективная истина. Объясняя в официальном блоге Следственного Комитета необходимость принятия поправок, Бастрыкин вступает в спор о методах и критериях научности с предполагаемым учёным сообществом. В рамках своей полемики он отвергает довод, что институт объективной истины может быть пережитком марксистско-ленинской политической идеологии, объявляя его внеидеологичным. Развивая свою мысль, председатель СК переходит на поле философии познания. Так, объявляется, что объективная истина “является базовой категорией познания, в том числе в господствующей в современной российской, да и мировой, науке методологии диалектического материализма”. После утверждения и обоснования своего тезиса, философ Бастрыкин обрушивается с критикой на противников института объективной истины:

“Идея же о невозможности достижения объективной истины относится к чуждому современной науке философскому течению, называемому агностицизмом. Крайнее проявление этого течения – скептицизм – основывается на отрицании всякого смысла в познании вследствие невозможности истинного знания”

Согласно новому законопроекту можно будет избавиться от всякой лишней мишуры, которая пока еще рудиментарно присутствует в отечественной судебной системе, заставляя многих думать, что тем самым она работает по принципам общемировой практики. Новые уголовно-процессуальные нормы позволят быстро проводить судебные заседания, поскольку задачей следствия будет установление единственно верной и не оспоримой истины.

Многие хотели верить, опираясь на Шмитта, что установившаяся после 1993 года политическая система в России — режим отложенной демократии. Диктатура прямого действия и полицейский режим действуют в ней до момента переустройства государственных органов, правовых институтов и самого общества на новые рельсы. Это была достаточно оптимистичная точка зрения, которая предвещала по возможности безболезненное вхождение России в систему западных демократий. Но то, что мы можем наблюдать — совершенно обратный процесс. Все последние годы происходила только архаизация норм и права, по которым жило общество. Так называемый “консервативный поворот” власти не имеет отношения к консервации. Он закрепляет бытующие нормы, и, что самое важное, это вызывает поддержку в обществе.

“Традиционные ценности” как лозунг современности, не обращаются ни к какой традиции. Это не ностальгия по советскому прошлому или тоска по хрусту дореволюционной булки. Попытка трактовок происходящих процессов не связана с какими-то направленностями в прошлое. Фактически это признание реального положения вещей. Кодификация новых норм в образовании, юриспруденции, медицине и прочих областях общественной жизни требует привыкания. Можно начинать: архаика здесь надолго.

Школьная форма и неравенство

С сегодняшнего дня школьники России снова должны будут носить школьную форму. Прошло более двадцати лет с отмены этого обязательного правила, и вот, родители с утра одели детей в одинаковые одежды и повели на линейку, чтобы, как в советские времена, ребят внешне не отличались друг от друга. О, наивная вера в действенность простых решений. Она смешна ещё и потому, что мамы, машущие уходящим под старую песню “Первоклассник” в след за классным руководителем детям, сами забыли, как в поздние советские годы они сидели ночами за швейными машинками, перекраивая форму, чтобы иметь возможность выделиться. Не было равноправия и единства и в более строгие времена.

Ревекка Фрумкина в книге своих воспоминаний “О нас — наискосок” приводит описание классовых различий, проявляемых в школьной форме в послевоенное время:

“Форма, казалось бы, должна унифицировать внешний вид детей. В нашей школе все обстояло как раз наоборот. “Правительственные” дети носили платья из хорошей шерсти густых и даже ярких синих тонов, с ослепительными белыми воротничками и манжетами, иногда – кружевными. Остальные ходили в том, что родителям удалось добыть. Мне постоянно доставалось за грязные манжеты, кому-то — за мятый передник”.

Если учителя не делали классовых различий между учениками, это было их заслугой. Однако искать повсеместной доблести было бы наивностью. Классная руководительница Фрумкиной открыто выражала симпатию к любимчикам:

“Я же обратила внимание на то, как по-разному Елена Михайловна реагирует на плохие отметки и мелкие провинности моих одноклассниц. Неля Р. — в прошлом Портос из нашего двора в Перми — по русскому письменному имела стойкие двойки. Это было как бы огорчительно, но не более того. Эля Е. — девочка из “простой” семьи — за то же самое получала суровое предупреждение”.

Школьная форма стала очередной строкой в родительском бюджете родителей, снаряжающих ребёнка в школу, а никакого толку, которого от неё ждут, так и не принесёт.

“Я понял, что мы просто фактом своего существования отравляли эту империю”

К сожалению, мы принципиально не запоминаем того, что связано с нашим прошлым. Вот даже Pussy Riot с лёгкой руки Романа Волобуева как-то предпочтительнее видеть сквозь отражение Ульрики Майнхоф, а не в качестве продолжательниц дел Засулич и славных дореволюционных терористок.

Вот и о Кароле Модзелевском, интервью которого напечатано в журнале “Новая Польша”, у нас никто не знает. Он не удостоился статьи в русской Википедии. Не бог весть какая фигура — историк-медиевист, человек изучавший прошлое соседской страны, о которой мы знать ничего не желаем. Человек, подготовивший идейную основу для независимого объединения профсоюзов “Солидарность”. Один из тех, кому Окуджава посвящал произведения, что вылилось в интервью на старом OpenSpace (само по себе удивительно).

Кирилл — такое имя он носил при рождении — появился на свет в Москве в 1937 году.

«Кажется, не очень хорошо были выбраны место и год для рождения — так мне говорили потом, я не выбирал»,

— рассказывает Кароль. Отца арестовали спустя три недели после рождения. Он был студентом последнего курса танкового училища, и попал под раздачу в связи с делом
Тухачевского. Дедушка по материнской линии в это время сидел. За меньшевизм. После, уже живя во Вроцлаве, пожилая мать Кароля, когда того в связи с волнениями, поднятыми “Солидарностью” посадят в третий раз, будет говорить корреспонденту Бернару Гетта, который пытался через неё передать в тюрьму сигареты “Голуаз”:

«Вы знаете, я уже больше не могу. Мой отец — его арестовали, его приговорили, он был в лагере, я ему носила пачки — махорку, папиросы. За что его арестовали? Потому что он был коммунистом <...> Мой первый муж тоже был коммунист. За то его и арестовали. И я носила ему передачи, папиросы, махорку. Второй муж тоже был коммунист. И тоже он сидел. Сын — раз его посадили, я ему носила передачи, папиросы. Второй раз его посадили, я ему носила передачи, папиросы. Третий раз его посадили… Почему его посадили? Потому что он коммунист, конечно. А я никакая не коммунистка, я простая женщина, и в этом коммунизме не разбираюсь. Я не хочу. Заберите ваши сигареты».
 

Когда Модзелевский вместе с Яцеком Куронем в 1965 году писали, по его выражению, “первую версию глупостей”, в ней излагалась идея, которую отказываются принимать как должное все наши революционеры по сию пору.

«Я думал, что надо действовать конспиративно и не столько в университете, а, главным образом, среди рабочих. И я написал тайное письмо — маляву — о том, что нашим намерением была не «салонная оппозиция», а настоящая. Поэтому вместо демонстрации властям своих намерений надо тайком идти к рабочим на заводы и создавать подпольную организацию. Это мое письмо было встречено на воле взрывами хохота, тем не менее его содержание было довольно рискованным».
 

Модзелевский ориентировался на работающие методы, которым его научил советский режим. Он рассказывал об этом для старого OpenSpace:
 

«Раз оказалось, что этот режим на деле попирает те идеалы, которые он провозглашает и которые он нам внушил, значит (а это не один человек виноват, а режим, система), плохой режим. Нас учили, что с ним делать, его свергнуть надо путем революции. Больше вам скажу: кто делает революцию, тоже нас учили — рабочие, рабочий класс. И поскольку внести эту мысль должна интеллигенция, мы решили, что подходит время революции».
 

В пору вспомнить о нашем Координационном Совете оппозиции, который ничто и ни для кого, и сравнить его с опросом московских рабочих с фабрики “Рот-Фронт”, проведённым этой осенью Павлом Пряниковым, продемонстрировавшим всю тупиковость нынешних политических движений.

Интеллигенты смеялись в 1965 году, но спустя пятнадцать лет независимый профсоюз “Солидарность” стал главной угрозой существованию советской Польши. Этого бы не было без той записочки и без упорного труда Яцека Куроня, с которым судьба свела Кароля.

 Ту “глупость” молодые Кароль и Яцек ездили сверять с выпущенным из страны на гастроли Окуджавой. В Польше Булат был чуть ли не популярнее, чем в Советском Союзе. Однако лирику барда понимали совсем иначе. Гражданственней, что ли. В этом заключалось различие между противниками режима там и здесь. Если здесь были диссиденты, в Польше люди считали себя политическими борцами. Отечественный нравственный импульс оказался новым витком русских поисков святого града, где все живут не по лжи. Диссиденты сами не заметили, как их деятельность обрела сектантские черты, а целеполагания покинули разряд осуществимых, благополучно мимикрировав в чаяния будущего века.

Так любя повторять про повторение истории в виде фарса, нынешние оппозиционеры сами не замечают, как в своей борьбе под единым знаменем с мерзостями нынешней власти превращаются в пародию на антисоветчиков.

Тем современнее звучат воспоминания Модзелевского о запахе тлена, который источала советская действительность периода Перестройки. Тогда как историк Кароль впервые решился поехать в страну своего детства. К тому моменту Кароль стал сенатором в сейме, и мог поехать с диппаспортом. Всё предыдущее время его гложили страхи:
 

«А вдруг мне скажут: ты никакой не Модзелевский, никакой не Кароль, только просто Кирюшка. И ты наш, остаешься здесь. Не посадят, но задержат. И я этого боялся. Несмотря на то что я помнил, что это была когда-то моя родина. Все мое польское тождество построено по приказу: сделайте, пожалуйста, акт брака Зигмунта Модзелевского с Натальей Вильтер, сделайте, пожалуйста, свидетельство рождения как сына Зигмунта Модзелевского. Не было никакого усыновления формального».
 

И вот, приехав в Киев на конференцию “Славяне и Римская Империя”, Модзелевский наблюдает, как украинские академики, пыжась, специально читают свои доклады по-украински. Это непонятно русским, это трудно самим украинцам, но это была принципиальная позиция. В рамках той же конференции для польской делегации выделили автобус с водителем для посещения археологических раскопок под Черниговым. Однако куда интереснее конечного пункта поездки оказался дорожный рассказ водителя, поторый без стеснения поведал делегатам о том, как однажды присутствовал при вскрытии места массовых расстрелов в Быковне под Киевом.
 

«И тут я понял, что в СССР кроме меня уже никто не боится. Значит, это государство обречено, не сдобровать им»,
 

 — вспоминает Модзелевский свои впечатления. Поехав после этого в Москву, он решил обсудить свои впечатления с кем-нибудь, кто мог понять его. Бернар Гетта, тогда работавший корреспондентом в Москве, посоветовал:
 

«Ты не ходи к диссидентам, они тебе будут говорить про все те нравственные правды, которые тебе давно знакомы. Ты иди к тем, кто работает как интеллектуалы в горбачевском правительстве. Я тебе дам несколько адресов».
 

И была встреча с Отто Лацисом, который тогда был кем-то вроде нынешних Михаила Бударагина или Маргариты Симоньян, а в наше время стал одним из людей, стоявших в начале прекрасного журнала “Русский Репортёр”, и Модзелевский был поражён внеидеологической трезвостью собеседника, и это было сильнее любых сторонних намёков.

А потом была поездка в Набережные Челны, где Модзелевский познакомился с Валерием Писигиным. Сейчас он занимается историей американской музыки второй половины ХХ века, а за плечами имеет большую общественно-политическую карьеру. В то время он был главой Политического клуба имени Бухарина. При встрече Писигин продемонстрировал Модзелевскому папку, содержащую вырезки из советских газет, в статьях которых хулилась деятельность профсоюза “Солидарность”.

«И в этих вырезках ручкой были подчеркнуты самые важные бранные тексты. Я посмотрел на это и тогда понял, что этот паренек — интеллигентный, способный, харизматичный — не мог слушать радио «Свобода», потому что его глушили. Вместо этого он читал «Правду», «Известия» и «Красную звезду» и подчеркивал то, что ему казалось важным. И он это считал «учебником подрывной работы». Тогда я понял, что мы не декларациями, не фразеологией, а просто фактом своего существования отравляли эту империю. Что это был смертоносный яд, который неуклонно проникал прямо в сердце империи посредством ее же печати. Я, конечно, не верил, что это мы империю уничтожили, но поверил в то, что это очень подмывало ее основы. Это было действие простого примера — это можно!»

Странно

Когда я ухожу на работу, жена ещё спит. С каждым этажом, отдаляющим меня от квартиры, где она осталась, с каждым шагом к метро я ускоряю ход времени, отправляя её в прошлое по отношению к ощущаемому мной. Хотя это и не заметно, но мы уже живём в разных слоях физического пространства, именуемых “настоящим”.
Незаметно для нас часы под землёй отмеряют время чуть медленнее, чем на поверхности, а “настоящее”, в котором спит жена, отдаляется от моего в прошлое ещё на доли секунды.
Время — это сама Земля, кружащаяся вокруг Солнца, несущегося с небывалой скоростью в хвосте галактики Млечный Путь, летящей в огромном кластере нескончаемого скопления звёзд в неизвестность. Волна, запущенная Большим взрывом, разносит рождённую им материю во всех направлениях. Так воспринимается время.
“Настоящее” оказывается одновременно светом звёзд, дошедшим до нас, и самими звёздами, давно погасшими. В настоящем Вы читаете этот абзац, слово за словом, переходя со строчки на строчку, конденсируя в себе скорость света, а граф Лев Толстой умирает в доме начальника станции Астапово. Пока Вы пробегаете глазами по тексту, Аристотель обучает Александра, потомок Денисовского человека впервые вступает на берег Австралии, Винсент Ван Гог отрезает себе ухо…
Все эти действия происходят в вибрирующем, растягиваемом гравитацией, похожем на резину и подверженном энтропии пространстве-времени. Они все в настоящем, различающемся положением Земли по отношению к Солнцу, положением Солнца, по отношению к центру Млечного Пути, положением Млечного Пути по отношению к другим галактикам в окружающем скоплении и так далее, и так далее…
В описываемом общей теорией относительности пространстве прямо сейчас, но в другой по отношению ко мне точке умирают защитники Сталинграда; можно вычленить точку, в которой, не зная того, мои отец и мать зачинают меня. Всё это происходит сейчас где-то там.



Альберт Эйнштейн, как-то беседуя с Рудольфом Карнапом о природе времени, сокрушался тем, что физика не видит существенного различия между прошлым и будущим, которое переживает каждый человек, способный ощущать лишь “настоящее”. «То, что это ощущение не может быть охвачено наукой, — вспоминал после Карнап в своей “Автобиографии”, — казалось ему фактом болезненного, но неизбежного поражения».

Норма общественного поведения

Открылось, что мы все — аморальны. Погрязли в похоти и грехе. Крайне подвержены безнравственному влиянию.

Да что там говорить, Милонов уже всё объяснил. Он как врач подошёл к проблеме. Общество, ведь, тоже организм. Социальный. И в нём, как во всяком организме, должны работать механизмы саморегуляции. А если они отказывают, то общество нужно лечить. Например, применять вивисекцию.
Инфлюэнца готова потрясти основы государственности и охватила большие города. Елена Кутергина поставила диагноз:

“Погоня за индивидуальностью и модой в ее извращенном понятии приводит людей к самым неожиданным находкам в потемках своей души”.

Если Вы почувствовали неуютность окружающего пространства, необъяснимую озлобленность окружающих по отношению к Вам, то по всей видимости Вы больны. Тем хуже для Вас, если есть надежда что-то изменить или жить по принципам, которые Вы считаете правильными, а окружающие — нет.
Аморальность — страшный вирус. Не так страшны наркомания и убийства, взяточничества и грабежи, как эта общественная болезнь. Лучше спать на лестничной клетке и ссать в мусоропровод, забыть о новорождённом ребёнке в угаре запоя и требовать денег у матери на опохмел, брать деньги у водителя, не прошедшего тест на трезвость и отпускать депутата, насиловавшего школьницу и схваченного на месте преступления.
Однако если установлен диагноз, то можно найти лекарство. Елена Кутергина нашла спасение в жизни малых городов. Крепкие общественные связи излечивают болезнь. Вот как она описала процесс выздоровления своего мужа:

“Мой благоверный купил обтягивающие брюки-дудочки в Иркутске, носил их там с удовольствием, но стоило надеть такой предмет гардероба в Братске, как его в первый же день засмеяли на работе. Когда мы шли по улице, держась за руку, на мужа показывали пальцем! Пришлось штаны выбросить”.

Описание Кучергиной здорового общества полно гордости за то, что она является его частью. Журналистка искренне надеется, что её голос будет услышан, и рецепт будет взят за основу оздоровительной программы для всех и каждого.
Любите общество, слушайте, что вам говорят пацаны у подъезда и соседи-алкаши, будьте трусом, смотрите телевизор, сторонитесь литературы, рожайте детей как на конвеере и не забудьте запивать процесс пивом.
Ежедневная порция “Нормы” один раз в день помогает почувствовать себя здоровым представителем общества, которому нет дела до высокой политики, культуры и видов за пределами дачного участка в станице “Кущевская” размером с 1/7 часть планеты.

Помилуй нас, Боже, по великой милости Твоей

Представь, что ночью в комнате горит огонь. Те, кто стоит на улице, видят тех, кто находится в этой светлой комнате. Так же и те, кто будет находиться в аду, будут видеть тех, кто будет находиться в Раю. И это будет для них ещё большей мукой. И представь опять: те, кто ночью находится в свете, не видят тех, кто стоит на улице в темноте. Так же и находящиеся в Раю тех, кто в аду, не увидят. Ведь если бы те, кто находится в Раю, видели мучающихся грешников, то им было бы больно, они скорбели бы об их горькой участи и не могли бы наслаждаться Раем. Но в Раю “не́сть боле́знь…”. Те, кто в Раю, не только не будут видеть тех, кто в аду — они даже не будут помнить, имели ли они брата, или отца, или мать, если и те не будут в Раю вместе с ними. “В то́й де́нь поги́бнут вся́ помышле́ния его́”

Это слова почитаемого у православной публики афонского старца Паисия Святогорца. Они должны вызывать чувстсва радости и удовлетворения у всякого верующего человека картинами открывающего прекрасного возможного будущего. Вот оно, Царствие Небесное, к которому стремится христианин, ради чего он превозмогает свои грехи и немощи. Та прекрасная перспектива, которую он пытается преподнести не обращённым родным и близким. Ясная, как отражение пациента на скальпеле хирурга, преступающего к лоботомии. Сверкающая, как луч солнца, отразившийся от каски немецкого солдата, охраняющего концентрационный лагерь в бывшем еврейском местечке.
Царство Небесное — это бесконечный 1984 год; фестиваль, заполучившие свой счастливый билетик на который блаженные герры и фрау в миг забывают о исчезнувшем приятеле, не прошедшем фейс-контроль. Прямая трансляция шоу “Большой Брат” во всех газовых камерах нашей машины смерти.

Изгаженные обои коммуналки

Хорошая статья Михаила Соломатина про “русский” и “мигрантский” вопрос в связи с очередным “бытовым конфликтом” местных с дагестанцами в Демьяново. В ней подводится итог всей государственной политики Новой России, которая столь явно ведёт страну к развалу (или к России как национальному государству русских, что в данном случае — одно и то же).
Соломатин проговаривает много утверждений, к которым приходил и я, делясь с окружающими, но которые, почему-то, не казались тем, с кем я делился этими мыслями, столь же очевидными. Проблема усугубляется тем, что слишком многие готовы держать фигуру замалчивания, воспринимая любой разговор о национальностях как националистический. И чем сильнее люди жмурят глаза, не желая замечать, как клановая система кавказцев сростается с государственными институтами на почве коррупции, тем страшнее могут быть последствия. 

Почти никто не учитывает, что мигранты в стране объективно могут быть поделены на две очень разные группы, которых условно называют “спустившимися с гор” и “азиатами”. Улицы метут азиаты, а спускающиеся с гор формируют господствующий слой общества. И те, и другие – важнейшая часть коррупционной государственной модели, но “азиатам” отводится в ней пассивная роль, а “горцам” – активная. “Азиаты” призваны (в буквальном смысле) на роль коллективного штрейкбрехера, чтобы оградить чиновничество и бизнес-элиту от прямого контакта с формирующимся в среде коренного населения гражданским обществом.
<...>
В одной стране проживают устойчивые, этнически маркированные группы, которые де-факто не чувствуют себя согражданами (это не значит, что они готовы к “разводу”, тем более что “квартирный вопрос” запутан настолько, насколько его можно было запутать, однако же их совместная жизнь с каждым днем все больше превращается в ад; у тех и других уже давно своя “семья” – у одних Европа, у других – мусульманский Восток).

Ещё о “молчаливом большинстве”

Безумное молчание

Есть молчание от великого познания — от богатства духовного и мудрости — не всякую тайну вместить сердцу человеческому — слабо и пугливо оно, наше сердце.
Видел я на старых иконах образ Иоанна Богослова: пишется Богословец с перстом на устах. Этот перст на устах — знак молчания. И этот знак заграждающий прошел в душу народную.
А есть молчание от нищеты духовной — от душевной скудости нашей, по малодушию и робости.
Когда на обиду смолчишь — свою горечь примешь вольную, и молчание твое — вольный крест. Но когда ты видишь, как на глазах у тебя глумятся и оскорбляют безответно, и сам смолчишь, твое молчание — безумное.
Мы в смуту живем, все погублено — без креста, без совести. И жизнь наша — крест. И также три века назад смута была — мудровали Воры над родиной нашей, и тяжка была жизнь на Руси.
И в это смутное время, у кого болела душа за правду крестную, за разоренную Русь, спрашивали совесть свою: «За что нам наказание такое, такой тяжкий крест русской земле?»
И ответил всяк себе ответом совести своей.
И ответ был один:
«За безумное наше молчание».

Алексей Ремизов

Очерки осадного положения

“Закон, власть и управление — это война, война одних против других. Таким образом, восстание не является разрывом с мирной системой законов, осуществлённым в силу какой-то причины. Восстание — это другая сторона войны, которую не переставая ведёт правительство. Правление — это война одних против других, восстание — это война последних против первых. Конечно, восстания до сих пор не были успешны не только потому, что нормандцы победили, но также потому, что богатые получали выгоду от нормандской системы и оказали в результате своей измены помощь “нормандизму”. Была измена богатых, была измена церкви. И даже те институты, на которые парламентарии указывают, как на ограничение нормандского права, — даже Великая хартия [вольностей], парламент, деятельность судов — всё это также всё ещё нормандская система и её бесчинства; они осуществляются просто при помощи избранной и наиболее богатой части населения, которые изменили делу саксов и перешли на сторону нормандцев. Фактически всё то, что казалось уступкой, было только изменой и военной хитростью”

Мишель Фуко
Лекция от 4 февраля 1976 года  из курса “Нужно защищать общество”

У истоков индустрии культуры

Эдвард Бок, редактор Ladies Home Journal, писал в 1892 году:

Конечно, все мы знаем что в Нью-Йорке есть всевозможные заводы, но до прошлой недели я понятия не имел, что огромный мегаполис может похвастаться такой вещью как настоящая полностью укомплектованная литературная фабрика… Эта литературная фабрика спряталась в одном из переулков Нью-Йорка… На производстве работает более тридцати человек, большей частью девушки и женщины, способные похвастаться умом. В их обязанности входит чтение всей местной ежедневной и еженедельной периодики.
…Всякая нетипичная история из городской жизни – обычно это проступки горожан – выделяются этими девушками и передаются одному из трёх менеджеров. Менеджеры (в отличие от работников нижнего звена – мужчины) выбирают лучшее из отобранных статей, перемешивают их насколько это возможно и передают бригаде из пяти женщин, которые осмысляют полученный материал и трансформируют в скелет или набросок истории. Данный каркас, как его с позволения можно назвать, отправляется к управляющему, который открывает адресную книгу и прикидывает, кому из ста или более писателей, записанных в книге дать в разработку сей скелет. 

Это замечательное описание можно применить к любому из бесчисленного множества существовавших тогда литературных журналов, снабжавших грошёвыми романами рабочую публику. Литературное дело было поставлено на поток, где конвейером служили сами люди. Та американская классика, которую мы знаем, написана с помощью такого производства. Майн Рид и Фенимор Купер, Марк Твен и Рэй Брэдбери – все мало мальски популярные авторы были частями машины по производству культуры. Безусловно, были и контркультурщики, предпочитавшие заниматься искусством – но на издании книг, в отличие от журналов, нельзя было заработать.
На следующем этапе технического развития индустрия культуры займётся производством аудиозаписей и художественных фильмов. Ещё позже – персональные компьютеры и Интернет займут места кинотеатров и музыкальных проигрывателей. Но обкатка станка происходила на поле литературы.
Отечественные писатели работали по упрощённой схеме. У нас дальше журнального формата, рассчитанного на невзыскательную публику, дело не шло. Видимо, поэтому не были созданы и “народные”, то есть переходящие из романа в роман герои типа Баффало Билла.