Главная и единственная цель ввода российских войск на Украину — чтобы эти люди не могли услышать друг друга:

Уже тысячу раз всеми проговорено, но каждый раз не устаёшь удивляться тому, как без устали в самое глупое и неуместное время продолжают кричать “Путин зассал!”
Поджилки трясутся? У нового правительства Украины — должно быть. А Путин — мастерский политик. Он сейчас ведёт разговоры с реальными людьми, и темы там куда интереснее вашей Украины. По поводу неё все уже прочитано, однако в многоходовке много участников, и со всеми надо разрулить. Про ввод войск, с кем надо — договорились, осталось уладить правовые формальности.
Нарушил нормы и соглашения, говорите? Но ведь он первый, кто сейчас говорит о восстановлении права. 21 февраля паны всё решили, а вы продолжаете бузу. Нет ребят, мы заключили договорённость, и вы, сидящие в новом правительстве, именно вы ее нарушили. Свергли Януковича, Раду оставили как есть. “А мы вам напомним, что заключённые при посредничестве мировых сторон соглашения надо исполнять” — как бы намекает нам Путин. При этом обратите внимание, как изящно, как филегранно он это делает! И речь в данном случае вовсе не про операцию Vezhlivost’. Взгляните, кого назначили царским глашатаем, кто изустно повторяет про необходимость соблюдения соглашений 21 февраля. Это же Дмитрий Медведев! Это он 20 числа призывал Януковича “не быть тряпкой”, это он в Facebook пишет, что авторитет владельца Межигорья — ничтожен, но не смотря на это, и так далее… Была продумана каждая деталь: о слабом духе должен говорить тот представитель российской власти, кого давно все зовут не иначе, как жалкий. О соблюдении Конституции — тот, кто покусился на её изменения в одностороннем порядке. Если есть старая мозоль, на которую можно нажать, на нее стоит нажать.
Ну, и к тому же, разве можно допустить, чтобы какой-то щегол, типа вашего Яценюка, имел наглость вякать, что он Путина уделал? Не бывать этому. Так что смотрите внимательней, у кого тут поджилки трясутся, а кто умеет играть красиво. Зарубите себе на носу, что это не вы такие стойкие, а мы — милостивые и благосклонные. Когда ещё удосужится увидеть такое наглядное доказательство возможностей своего противника?

Украинские братья, сегодня Владимир Путин объявил вам войну. Знайте, морды, дававшие сегодня на Большой Дмитровке разрешение на ввод войск, не представляют интересов России. Эти проворовавшиеся мрази ищут одной лишь экономической выгоды, ради которой готовы обильно проливать чужую кровь.

Украинцы, вы славно показали себя на Майдане. Надеюсь, в реальных боях с российской армией вы не потеряете свой боевой дух. Помните, те 18-летние ребята, которые пойдут против вас, ни в чём не виновны. Они — такие же жертвы интересов нашей алчной власти, как и вы. Желаю вам захватить в плен как можно больше этих несчастных ребят и оказать им такую же честь, какую получил в войне с Грузией сержант Глухов.

Украинцы, в последние недели вы снесли много памятников Ленину. Но сегодня нет большего вашего союзника, чем наш родной Владимир Ильич. Надеюсь, как надеялся и он, что война империалистическая в результате будет за вашу и нашу свободу.

Я выходил в люди из спального района на юге Москвы. Мои одноклассники считали своей родиной приволжские города, калмыцкие степи, татарские селения… Обычный столичный рабочий район, до сих пор обеспечивающий правящей партии высокие проценты на каждых выборах.

Весь наш мир был в форме панельных многоэтажек. Те, кому повезло, могли иметь из окна вид на Москва-реку и факел нефтеперерабатывающего завода. У изгиба реки, в самой близкой точке к заводу на другом берегу, среди заброшенных огородов росла конопля. Не обойди ленты новостей пару лет назад новость о ней, росла бы себе и дальше. Эпос нашей юности строился вокруг сражений между панками и рэперами. Разделение на стили музыки было территориально-классовым: в глубине района жили условно бедные, вдоль реки условно богатые. Первые носили нашивки Exploited и Sepultura, вторые на лестничных клетках выжигали мёртвые смайлики с подписью Onyx. С завидной регулярностью “бедные” избивали “богатых”. Культура и ценности складывались из окружающего ландшафта.

Когда пришло время после школы разбредаться в большую жизнь, несколько моих друзей изъявили желание поступать в Академию ФСБ. Они жили в комуналках, не блистали тягой к знаниям и желали простого светлого будущего. Мне было сложно понять их мечты. Я к тому времени бесповоротно увлёкся книгами. Никуда мои одноклассники в результате, конечно, не попали. Но теперь можно твёрдо сказать: они были дальновиднее меня.

Слова Александра Пятигорского о “всякой хуйне” вероятно будут определять его философский облик в глазах последующих поколений. Может для кого-то они будут поводом к изучению его взглядов, а для кого-то навсегда останутся единственной его максимой.
Я успел застать Пятигорского до того, как он произнёс свою судьбоносную сентенцию о главной особенности России. В 2006 году он специально приехал из Лондона на своеобразные гастроли. На одной его лекции, будучи студентом Литинститута на грани отчисления, оказался и я. Мероприятие проходило в одном из зданий МГУ на Моховой, куда я в компании Саши Юргеневой и Вани Аксёнова пошли послушать важного гостя. Пока мы шли, я больше думал о студентах и случайных прохожих, погибших при взрыве террористки-смертницы у стен гостиницы Националь. На проходной у здания нас встречал паспортный контроль. После того, как охранники списали наши данные, мы поднялись наверх и уселись вместе в душной аудитории. Когда Пятигорский начал, я продержался недолго, и вскоре благополучно уснул, распластавшись на парте к стыду своих приятелей.
Так закончилась история о том, как я видел живого Пятигорского.

Подходил к концу обычный, не предвещавший неожиданностей день. После ужина мы успели посмотреть пару серий Lovely Complex, когда я решил отвлечься.
Сложно сказать, что конкретно спровоцировало мою жену. По крайней мере, она уверяла, что это не связано ни с переживаниями героев очередного романтического аниме, ни чем-то происходившим или обсуждавшимся в последние дни.
Стоило мне сесть за свой компьютер, как она воскликнула: “Послушай, ведь то, что Ева появилась из ребра Адама — это же полный бред!”
Я опешил. Передо мной совершался атеистический каминг-аут. Она начала сравнивать повествование из книги Бытия с научными знаниями о формировании плода в утробе матери, стала засыпать вопросами по Библии и Христу, заявила, как её раздражают люди, считающие человека чем-то исключительным, выделенным из всего животного мира, и даже вспомнила о легендарных опытах с голубями старика Б.Ф. Скиннера, о которых я в своё время всем увлечённо рассказывал. На свободу вырвалась ярость скептика, копившаяся и не находившая выхода слишком долго. Вечер перестал быть томным.

В прошлом году в этот день в 10:30, по дороге на работу мне пришла смс от жены: “Твой брат умер вчера в сизо:-((“.
Когда он умер, было уже не так страшно. Смерть отца, встретившая меня точно так же в метро за 10 месяцев до этого, оказалась моей персональной встречей Великого поста. Примчавшись домой, я стоял у внезапно холодного тела, с опаской трогал его, и понимал, что больше ничего нет. Ни райских кущ, ни адского пламени. Только тело с остановившимся взглядом, которое вскоре поглотит рыжая промёрзлая московская земля, и безжалостно переварит.

Мы — самосознающие машины, продукт деятельности роботов и потомки роботов. Дэниел Деннет объясняет человеческое нутро куда лучше, чем это делал Григорий Нисский и каппадокийцы. Страх экзистенциального одиночества вылился в ритуал, в результате которого появилась вера в возможность держать связь с почившим. Мы словно пингуем по ip-удалённый сервер, не желая признавать, что он навсегда отключён. Вместо принятия самого простого решения, мы готовы верить, что посланные пакеты информации доходят до адресата, и даже шлются в ответ, но теряются по дороге из-за неполадок на линии.

Наш мозг проворачивает с нами приблизительно такую же штуку, которую музыканты раннего нового времени провернули с октавой. Им пришлось насильно исказить её, чтобы иметь полноценный ряд клавиш для равномерного темперированного строя. Наше ухо так привыкло к новому строю, что другие воспринимаются им диссонансно по умолчанию. Та же ситуация обстоит с нашей идентичностью. Из-за того, что физически мы воспринимаем себя как в три, так и в тридцать три года одним и тем же человеком, прокладывая мостик идентичности между не имеющими ничего общего телами, это правило автоматически распространяется и на окружающих нас. Между тем, встреча друга детства после долгой разлуки, не сулит ничего кроме неловкости от отстутствия общих тем для разговора. Идентичность себя прошлого с собой настоящим условна, как ритуал, символически обращённый к чему-то большему и непостижимому. Нашлось бы о чём поговорить с собственными родственниками, если бы впереди для этого открывалась вечность? Скорее всего, это был бы сартровский ад с лоренцовской агрессией в финале.

Настала первая годовщина смерти брата. Соседи, курящие на лестничной клетке, сами того не зная, поддерживают мемориал его памяти, держа газету в качестве сидения на третьей ступени пролёта, где он провёл свои последние полгода. Стараниями дворничихи мемориал вынужден соответствовать духу времени. Сейчас ритуальное положение занимает агитационная газета Навального.

Пройдёт ещё один годовой круг. Потом ещё и ещё. Газеты бут меняться, петухи терять головы на закланиях, а Луна незаметно удаляться от Земли.
Пришла пора поминовения. Я черпаю кутью. Я кусаю блин.

То счастье, что случилось 96 лет назад, сложно описать. Это была победа над естеством, освобождение умов, прорыв в иные миры. В Александровском саду деревья стали цветными, приветствуя начало нового мира. Такой ретроград как Ленин пришёл в ярость, требовал разобраться и вернуть всё на привычный лад. Он, подобно нынешним урбанистам, мог мечтать только о приземлённом, вроде парков и площадей, где станет гулять народ.

Революция была вызовом на прочность. Это была стихия, захлестнувшая русское нутро в надежде на мировой пожар. Стало можно открыто мечтать, не боясь мракобесной палки. Об искусственном открытии переходного звена в эволюции, о полётах в космос и встрече с инопланетянами, о новых материалах и сплавах, которые позволят заселить необитаемые и непригодные к жизни уголки.

То была стихия. Но стихия утихает, оставляя после себя голую землю. Схлынула волна, и снова окружающее пространство требует своих этнографов, как и сто лет назад. Мы говорим европейскими словами, но они значат что-то своё, не имеющее отношения к оригиналу. Американцы, проезжая дорогой Радищева, с открытым ртом смотрят на цыганскую свадьбу и русских в Чёрной Грязи. Раскинулось Дикое поле. Полынь. Её запах проходит через стеклянные фасады и новые модные пешеходные зоны. Им пропитались судьи и менты, продавцы и журналисты, депутаты и уборщицы. Вот знакомая жены, уже сидевшая один раз по навету, может снова отправиться за решётку. Она так и не поняла, что используемые в юридической практике слова и выражения из римского права употребляются в обороте местной, не имеющей к западной отношения, системы правосудия в совершенно другом значении. Здесь прокурор и судья решают на пару вопрос, достоин ли обвиняемый выйти на свободу. В особых случаях решение спускается сверху по телефону, а адвокат нужен лишь как гонец, заносящий оброк, в обмен на который при хорошем стечении обстоятельств выдастся ярлык достоинства. Из под судебной мантии сочится тысячелетняя степь.

Стихия сошла, и воцарился старый, тяжёлый, как дубовый гроб, уклад. Как в былые времена, художникам запрещают творить, а вольнодумцев справляют на каторгу. Снова, тряся мракобесной палкой, требуют прекратить сочинять и мечтать.

Вокруг раскинулось Дикое поле, продуваемое ветрами во всех направлениях. Здесь мальчики находят мамонтов, и видеорегистраторы снимают падение метеорита; посреди города бьются на раковинах с дикими кабанами и руками азиатских штрейхбрейкеров заливают субтропические пляжи в бетон во имя зимней олимпиады. Если дети сегодня не избили вас во время акции “белый вагон”, то это может быть лишь потому, что вечером менты засунут вам в жопу бутылку из-под шампанского. Удивительный, жаждущий антрополога, который осмелится его описать, мир. Заповедник.

За 96 лет матрос Железняк совершил полный оборот, начав с фразы “Караул устал”, и закончив принятием законов в депутатском сюртуке о защите традиционных ценностей.

Ещё летом Сергеей Капков решил сменить репертуар на московских вокзалах. Поющий Газманов — это не та музыка, с которой хочет ассоциироваться собянинская Москва.
Музыка должна отображать окружающее пространство наилучшим образом, вводя слушателя в ритм среды. В качестве ремарки стоит отметить чрезвычайно удачное попадание в нерв времени Стаса Михайлова, исполняющего гимн Российской Федерации.

 
Пару дней назад, дожидаясь вечернего поезда в зале ожидания минского вокзала, я смотрел на красные лучи солнца, томно стелящиеся по стенам Ворот Минска, на людей, блуждающих по атриуму вокзала или глядящих на табло в ожидании своего поезда, когда в наушниках заиграл Christian Wallumrød Ensemble, собрав разрозненные впечатления в единую картину. Всё ожило в такт размеренному исполнению. Среда задышала в ответ взору: и усталые солдаты, и деловые старики, договаривающиеся о непонятных сделках по старым облезлым и засаленным телефонам, и баулы, и сидения, и оранжерейные цветы.

И я понял, что именно такая музыка должна сопровождать спускающихся на перрон пассажиров. Обязательно после замены старых, с десятью слоями масляной краски, динамиков на новые, по-столичному роскошные и современные. И пусть воцарится задумчивое недоумение.

С сегодняшнего дня школьники России снова должны будут носить школьную форму. Прошло более двадцати лет с отмены этого обязательного правила, и вот, родители с утра одели детей в одинаковые одежды и повели на линейку, чтобы, как в советские времена, ребят внешне не отличались друг от друга. О, наивная вера в действенность простых решений. Она смешна ещё и потому, что мамы, машущие уходящим под старую песню “Первоклассник” в след за классным руководителем детям, сами забыли, как в поздние советские годы они сидели ночами за швейными машинками, перекраивая форму, чтобы иметь возможность выделиться. Не было равноправия и единства и в более строгие времена.

Ревекка Фрумкина в книге своих воспоминаний “О нас — наискосок” приводит описание классовых различий, проявляемых в школьной форме в послевоенное время:

“Форма, казалось бы, должна унифицировать внешний вид детей. В нашей школе все обстояло как раз наоборот. “Правительственные” дети носили платья из хорошей шерсти густых и даже ярких синих тонов, с ослепительными белыми воротничками и манжетами, иногда – кружевными. Остальные ходили в том, что родителям удалось добыть. Мне постоянно доставалось за грязные манжеты, кому-то — за мятый передник”.

Если учителя не делали классовых различий между учениками, это было их заслугой. Однако искать повсеместной доблести было бы наивностью. Классная руководительница Фрумкиной открыто выражала симпатию к любимчикам:

“Я же обратила внимание на то, как по-разному Елена Михайловна реагирует на плохие отметки и мелкие провинности моих одноклассниц. Неля Р. — в прошлом Портос из нашего двора в Перми — по русскому письменному имела стойкие двойки. Это было как бы огорчительно, но не более того. Эля Е. — девочка из “простой” семьи — за то же самое получала суровое предупреждение”.

Школьная форма стала очередной строкой в родительском бюджете родителей, снаряжающих ребёнка в школу, а никакого толку, которого от неё ждут, так и не принесёт.