Прошло практически 14 лет с той зимней школьной поездки. Если биологи говорят правду, за это время все клетки наших тел должны были дважды полностью смениться новыми. Но я всё равно помню твои зелёные брови. Я помню твое розовое платье на выпускном в девятом классе, когда я увидел тебя во второй раз с той зимы. Как помню и то, что мне понадобилось больше полугода, когда в старших классах мы стали учиться вместе, чтобы набраться храбрости заговорить с тобой. В одиннадцатом классе мои волосы то становились синими, то на них проявлялся красный крест… А на новый 2002 год ты подарила мне своё зелёное сердце.
За время, что мы вместе, я заставил тебя порвать кучу нервов и пролить много слёз. Надеюсь, ты не считаешь, что это было без толку, и взамен можно было бы делать что-то полезное. Потому что, когда я с тобой, я всегда словно снова после уроков, когда мы вместе беззаботно валяемся в снегу на берегу Москва-реки. Может быть эти шесть лет, которые мы официально считаемся семьёй, были так себе, но дальше (я обещаю!) мы сможем заниматься ерундой куда активнее! Рита, я люблю тебя.

Кирилл Мартынов написал хороший пост о тоталитарной подноготной социально-политической сущности веганства. Когда мы глядим на веганство в политической перспективе, сразу становятся очевидны его запретительные функции и будущая коррупционная составляющая.

Мне кажется, проблема веганства заключается в том, что оно использует классический кулинарный узус. Как верно замечено Мартыновым, любые политические успехи веганства приведут к новому средневековью, где “богатые будут тайком обжираться мертвыми животными, бедные сосать фасоль”. Веганство как практика и идеология стало возможно только благодаря техническому прогрессу. Последние несколько веков отважные мореплаватели отправлялись во все концы света, чтобы, если им будет сопутствовать удача, добыть ко дворам своих правителей диковины из дальних краёв, а сами новые территории объявить собственностью короны. Разведанные территории присоединяли к метрополиям, осваивая их, и прокладывая всё новые и новые удобные маршруты. Колонисты поколениями освещали “сердце тьмы”, изживая со свету дикий мир, как опасного Другого. Паровые котлы, телеграф, авиация, автомат Калашникова — все средства оказались хороши для борьбы с нечистью.

Успехи аграрного производства, благодаря которым белый человек смог наконец вырваться из порочного круга всегда возвращающихся голодных лет, дали ход экономическому росту. Открытия в области химии произвели кулинарный прорыв, позволив сохранять продукты в съедобном виде долгое время. Многие поколения первооткрывателей, учёных и простых людей вели нещадную борьбу с диким миром, окружающим нас, чтобы современный веган мог в любое удобное время зайти в “Азбуку вкуса” и купить полностью органическую и всегда свежую маракуйю.

Что предлагает нам современный Бонвиван? Его предложение лежит в рамках следующего этического императива: добившись такого уровня жизни благодаря техническому прогрессу и тех знаний о братьях наших меньших из теории эволюции, которые мы имеем, мы не можем себе позволить морального права содержать дальше те фабрики холокоста, которые обеспечивают нас животным мясом. Не смотря на совершенно разумный посыл, способы, которыми предлагают решить вопрос веганы, лежат строго в рамках традиционного дискурса, навязываемого религиозными консерваторами и традиционалистами. Разве не они нам говорят ровно теми же словами, что и Джон Джозеф в “Мясе для слабаков”, о полезности религиозных постов для “очищения кишечника”? Разве не они выступают против ГМО и новых генных технологий в биологии? Разве не консолидируются на данном этапе веганы, защищающие животных, и мракобесы, защищающие человеческую исключительность? На данном этапе они, словно нацисты и движение сионистов в 1930-е годы, образуют политический блок, связанный общими интересами.

Овечки Долли нет с нами уже более десяти лет. Исследования по выращиванию стволовых клеток и искусственному воспроизведению жизни подвергаются повсеместной критике и запретам. Биотехнологии пугают обывателя своей дегуманизующей направленностью. Действующие и работающие технологии, которые могли бы без отказа от мяса избавить нас от фабрик по выращиванию и истреблению животных, принимаются в штыки. При этом, согласно докладам Всемирной продовольственной программы ООН, более миллиарда человек на Земле голодают или хронически недоедают.

И вместо того, чтобы продолжить научные опыты и бросить вызов жуткому голоду, свирепствующему в бедных регионах, в качестве прогрессивного политического выбора нам предлагается такой традиционный, как армейская портянка, отказ от мяса. Что это, как не каприз взбесившегося с жиру любимца судьбы? Нет, нам нужно, нам необходимо искусственное мясо, которое будет выращено из произведённых в лаборатории стволовых клеток. Стейки и окорочка из пробирок — вот единственный правильный ответ на пельмени с соей. На призыв к органике надо отвечать синтетикой. Технологии — да. Природа — нет.

Книга Роальда Даля “Вилли Вонка и шоколадная фабрика” вышла в 1964 году. Как раз в это время Вильгельм Ломан, ранее известный под фамилией Коппе, директор большой шоколадной фабрики в Бонне, уже бывший арестованным в 1960-м, вновь оказался на скамье подсудимых.

Как писала в “Банальности зла” Ханна Арендт, против шоколадника Вилли, как и ряда других людей, вряд ли бы были выдвинуты какие-то обвинения, если бы Израиль не захватил для суда Адольфа Эйхмана. Последний сумел войти в историю как заведующий отделом гестапо, отвечавшим за “окончательное решение еврейского вопроса”. В прошлом Вилли был тесно связан с Эйхманом. После разгрома Польши он стал высшим руководителем СС и полиции на новых германских территориях. В его прямые обязанности входила задача сделать Польшу judenrein. В своей работе он проявлял большое рвение. В частности, стал инициатором создания концлагеря Хелмно, в котором первым применил ставший в последствии столь неотъемлемой частью любого лагеря инструмент, как газовые камеры. Уже в этом можно было разглядеть у человека проявление фабричного мышления, которое так пойдёт на пользу в послевоенное время…

На судебном процессе 1964 года фабрикант Вилли был обвинён в соучастии убийствам ста сорока пяти тысяч человек. Всё это отразилось на здоровье Вилли: он ослаб и заболел. Немецкие судьи проявили участие к фабриканту, и отложили процесс до выздоровления обвиняемого. В 1966 году, когда процесс был завершён, судебный вердикт гласил: освободить Коппе по медицинским показаниям.

Польской стороне, потребовавшей выдачи Коппе после такого решения, правительство ФРГ ответило отказом.

Вилли мирно скончался в Бонне в 1975 году.

“Теории и практики”  сделали перевод рассуждений Ли Смолина  для Edge.org. В оригинале состоялась целая дискуссия под общей темой Think about Nature с участием Арнольда Трегуба, Шона Кэролла, Брюса Стерлинга и Аманды Гефтер. В речи Смолина, акцентировавшего внимание на собственном интересе к философии физики, занятнее всего следить за его мыслью о методологии. Мне, например, понравилось, как упорно закрывается именем Фейнмана карнаповское “Если в результате долгих экспериментов результат как был, так и остаётся нулевым, может, стоит пересмотреть основы самой теории?”

Видать, идеи Венского кружка спустя 90 лет с момента его основания до того растворились в воздухе, что для их повторного конституирования нужны современные классики.

Моя мама совсем юной девицей вырвалась из белорусской глуши в Москву. Позже она поспособствовала перебраться в столицу другим своим родственникам. В советское время понаехавших любили не больше, чем сейчас пришлых таджиков. Жить приходилось в скотских условиях; работать — до потери пульса. Пока её сестра пахала от зари до зари, моя мать, хоть сколько-нибудь “вставшая на ноги”, воспитывала вместе с моим братом и её детей. Благо, память стирает болезненные воспоминания. Когда мать благодаря случайному знакомству весной оказалась на недолгий срок нянькой у ребёнка в семье двух сестёр из когорты новых покорительниц столицы, она сильно удивлялась их образу жизни, так похожему на рассказы о её собственной молодости. Тогда, говорит она, было весело. Была молодость. Была жизнь.

Однажды в деревне, на родине мамы, мой брат предложил Андрею, сыну маминой сестры, залезть на дерево, что повыше. Когда Андрей добрался до макушки, брат приказал повторять выкрикиваемые им слова:
— Судьба, моя судьба!
— Судьба, моя судьба!
— Лёс, мой лёс!
— Лёс, мой лёс!
— Какой хуй тебя туда занёс?!

Сейчас урна с прахом моего брата лежит где-то на кладбище близ Дзержинска. Он никогда не носил усов. Но работники ритуальной службы при морге, куда он попал из ногинского СИЗО прошедшим ноябрём заросший и грязный, не знали этого. Когда я увидел его в гробу, голова его была гладко выбрита, лицо украшали усы. В точности как у меня. Это был экстравагантный способ породниться после года мучений и террора, которые он учинил нашей семье.

“Хитрый” была его кличка. Всю жизнь он играл и кутил, обманывая всех вокруг. Он сумел сыграть роль отпеваемого даже в собственных похоронах. Уже в крематории мать решила, что не может просто так отпустить сына в последний путь. И вот, холёный актёр в рясе, эффектно распевая заупокойную, вовлёк брата в его последний спектакль. Мать осталась довольна.

До сих пор, выходя из дому, я инстинктивно ожидаю увидеть его фигуру, сидящую и поджидающую кого-нибудь из нас на лестничной клетке. Но настоящий неподдельный ужас я испытал в конце ноября, когда встретился с ним глазами, возвращаясь домой. Это были глаза загнанного зверя, чувствующего, что смерть близко.

Сейчас, чем чаще я думаю об этом, тем больший я вижу смысл в том, в каком виде ушёл от нас мой брат.

Зачем я вам всё это рассказываю?..

Вчера Саша Грей призвала Русскую Церковь к всепрощению:

«Я выросла в религиозной семье и всегда считала и считаю, что особенно в христианской религии существует всепрощение и принятие всех, а дальше уже Господь решает, что делать с человеком»

Сегодня известный либеральный священник, настоятель храма Святой Живоначальной Троицы в Хохлах Алексей Уминский, направил в березниковский суд, где проходит очередной суд по изменению меры наказания для Марии Алёхиной, просьбу о смягчении наказания для участницы группы Pussy Riot. Обращение начинается со следующих слов:

« Я не могу оправдать действия участниц акции в Храме Христа Спасителя…»

Всё-таки правильно делал Христос, что предпочитал блудниц.

Когда Муслим Магомаев пел о Москве, это был город, о котором стоило мечтать. Это был светлый широкий город, в котором можно было дышать в полную грудь. В нём танцевали девчата на эстрадах средь зелёных аллей. Реальность была далека от картинки, но в мечту страстно хотелось верить. Это был город, в котором даже молоденький Михалков, хоть и был уже обласканным и заносчивым щёголем, оставался милым парнем, напевающим тихонько на эскалаторе “А я иду, шагаю по Москве”…  Город с картинки, к воспоминанию об истории которого, как о Золотом веке, только лишь и остаётся прибегать хипстерам.

Всё это было до того, как мир рухнул. До поганого лужковского “Москва златоглавая”. До того, как Москва по точному определению “Макулатуры” стала “худшим в мире городом”.

Постоянно меняющийся Нью-Йорк сумел избежать злой участи. Джон Сибрук, начиная Nobrow, описывает, как сильно, под влиянием времени изменился центральный город Восточного побережья во время правления мэра Джулиани. Город, о котором ласково пел Синатра, ушёл в небытие, но на его смену пришёл мегаполис, в котором журнал New Yorker пишет о Duft Punk, а его авторы в клубах разбирают электронные композиции the Chemical Brothers, словно сонеты. Город в котором трое парней, назвавшихся Moon Hooch, могут описать своей музыкой ритмы нью-йоркского метрополитена.

В московских переходах скрипачи играют в аккомпанимент караоке. Это музыка для бомжей с вокзалов, их персональная дискотека, в то время как все остальные бегут по своим делам. На московских митингах из колонок разносятся почившие Летов и Цой, а живые Moon Hooch исполняют свои мелодии между выступлениями Хомского и Жижека.

Евгения Гуревич статьёй на Рабкоре выплеснула свой гнев на результаты опроса ФОМ о вере россиян в происхождение человека. Читая текст, прямо чувствуешь, как она трясёт перед читателем набором фактов из истории науки, с постоянным восклицанием: как? как?! КАК вы можете это отрицать?! ВСЕ эти доказательства! Отрицая теорию эволюции, вы отрицаете всю современную биологию! Медицину, которая вас лечит! Собственное генетическое родство с неандертальцами, с денисовцами! Все современные научные достижения!..

К сожалению, раздражённая риторика Гуревич бьёт мимо цели. Наш религиозный брат сам лишний раз любит напомнить о генах, против которых не попрёшь. Дескать, что богом заложено, с тем и придётся жить. Таков уж крест.
Проблема в абсолютном, тотальном, катастрофическом непонимании нашим братом системы устройства мира. Щеголяя укорами в плохой генетике, наш религиозный брат ни черта не смыслит, что гены собой представляют. Он не знает, как расшифровываются аббревиатуры ДНК и РНК. Он не в курсе, где эти гены находятся и как работают.
Он не знает, что такое радиация. Не в курсе, что свет и звук — это волны. Он не знает ничего. Весь проект Просвещения, вся титаническая работа по всеобщему образованию — всё провалилось в тартарары. Школьные уроки химии, физики, биологии… их можно отменять потому, что они так ничего и не дали нашему мракобесному большинству. Свои школьные годы наш религиозный брат провёл за куда более весёлыми занятиями и показал, что без капитала знаний вполне можно жить. Технология и научное знание не взаимосвязаны.

Наш брат не пользуется медициной. Он прекрасно знает, что она, как институция, потерпела крах и представляет собой бессмысленную надстройку. Он ходит туда за бюрократическими бумажками, подтверждающими его болезнь, а не за лечением. Лечится он дома, народными средствами.

Лет пять назад по BBC вышел четырёхсерийный фильм “Средневековый разум”. Роберт Бартлетт под музыкальное сопровождение русского церковного хора (видимо, по мнению англичан, эта музыка наиболее аутентична субъекту повествования) рассказывал, во что верил человек тысячу лет назад. Как безумны были его представления о мире. Бартлетт рассказывал о псоглавцах и грязной менструальной крови, отравляющей всё вокруг, божественном устроении неравноправия и сосуществовании в сознании обывателя одновременной реальности нашего и иного мира.

Когда я смотрел этот фильм, я думал о том, что удивительное, не умещающееся в голове Бартлетта представление средневекового человека о мироустройстве, является для меня повседневностью. Это мир всеобщей веры в торсионные поля и память воды, веры, которая провозглашается с экранов телевизоров через центральные государственные телеканалы. Веры, которая, не понимая, что такое гены, может поглотить знание о них и встроить в собственную картину мира, отрицая всё то, что несёт собой само знание о генах.

Возможность уехать на майские, как было отмечено, стала важнейшим событием для граждан России. Рассуждения о том, что народ готов “вестись” на предоставление старорежимных “свобод”, не ведут к сути. Ведь главный вопрос, на который мы не получаем ответа — это почему отдых оказывается средоточием надежд? Отдых освобождает. Он вырывает из муторных будней, от общества окружающих мудаков, от зависимости обременительной информационной зависимости. Постоянная привязка к интернету — это не только связь с друзьями детства и новыми сериалами через Вконтакт, но и давление информационных потоков, требующих бесконечного внимания, стресса, реакции. Это бесконечные Путин, иностранные агенты, что надел Дима Билан и жертвы, жертвы, жертвы… Отдых оказывается выскальзыванием из этого колеса нескончаемых страданий. Отдых позволяет заняться возделыванием своего сада. Или чудесным перенесением в прекрасную страну Оз со всеми её экстравагантными летучими обезьянами и столь манящими туристов колдуньями. Прекрасную страну Оз, из которой к сожалению придётся возвращаться в этот злоебучий Канзас с погаными дядей и тётей, навязывающими свои осточертелые традиции и духовность. В конце концов, отпуск может быть сидением на берегу очень тихой реки… Кибероптимисты описывают уход из информационного пространства как локальную смерть. Она может быть временной, но это смерть для окружающего общества. Но что, если умереть для нашего интернет-ландшафта — участь куда более счастливая, чем вариться в нём? Не видеть всех демотиваторов, смехуёчков, навальных, бесконечных срачей… уснуть, и видеть сны! Однако сны имеют свойство кончаться. Кончились майские праздники. За глобальным исходом началось возвращение. Чтобы не сбрасывать ещё теплящихся уз морфея, многочисленные загульные работники приступили к старомодной фотодемонстрации своих путешествий тем, у кого ещё нет Инстаграма или взаимной дружбы в социальных сетях. Другие начали делиться впечатлениями о вкусе дачных шашлыков. Но попытка удержать ускользающее чувство счастья будет длиться недолго. Скоро офисные мессенджеры наполнятся ссылками на бесконечные яплакал и фишки, и, с болезненной ломкой, люди вернутся в травмирующий души мир обычной жизни. Но скоро лето, и в курилках уже строятся планы, как провести отпуск. Вот-вот выдастся возможность снова сбежать из-под гнёта русской равнины в царство личной свободы. В нём нет Кущёвки и ОВД “Дальний”, нет либеральной угрозы и шоу “Пусть говорят”. Мир без общественного доступа к личному.

Буддисты говорят, видимый нами мир — это иллюзия. К концу XX века психологи и нейрофизиологи в результате совместной деятельности по изучению человеческого мозга пришли к тем же выводам. Видимый мир, действительно, лишь иллюзия. Точнее, как минимум семь миллиардов иллюзий. Если начать вести любимый в аналитической философии спор “Что такое сознание?”, то их количество скорее всего окажется намного больше.

Ощущаемый нами мир — это представление о его устроении, которое формируется у нас в голове. Именно поэтому мы никак не можем договориться в элементарнейших вещах, как, например, бирюзовый ли на вашей даме жакет или голубой, не смотря на то, что количество цветовосприимчивых колбочек у нас в сетчатке одинаково.

Мы не способны и никогда не сможем узнать, что такое “реальность”. Приближение к ней будет вечным бегом Ахиллеса за черепахой. Нам не удастся узнать о “настоящем”, равно как не выйдет понять, каково быть летучей мышью. Мы заперты внутри собственной иллюзии, в которой даже самый близкий и родной человек — это лишь представление о нём.

Единственное, что остаётся сидя в темнице, это контактировать с пленниками других камер. Через свою сигнальную систему у вас сформирован тезаурус. Вы договорились о том, что такое “красное”, что такое “горячее”. Но что если в новой камере по соседству окажется тот, кто не воспримет ваши qualia?