Сёньня на курсах казаскае мовы мы павінны былі распавесьці пра бацькаўшчыну. Дзе нарадзіліся, адкуль прыехалі, і гэтак далей. Я згадаў, як спачатку ў дзяцінстве, а потым самастойна езьдзіў да бабцы ў вёску на Берасьцейшчыне. Дарэчы, «вёска маёй бабцы» па-казаску гучыць вельмі прыгожа: «Әжемның ауылы». На мой густ ёсьць у гэтым пераліве гукаў нейкая пяшчотная цяплыня.

Потым я казаў, як з вайной апынуўся ў Алматы, але ня гледзячы на прыгоды, сумаваў па радзімым мясьцінам. Аднаклясніца ледзьве пляснула ў далоні і са спагадай пераклала па-свойску: «Тоскует по Москве». Але калі я гаварыў пра сум, то мэтанакіравана абраў не «қала», то бок «горад», а слова «жер», якое можна перакласьці як «зямля», ці «родны кут». Я ж насамрэч распавядаў пра вёску. Сам сабе толькі падумаў, «Хай гэтая Масква хоць у пекла праваліцца».

А калі пасьля занятку ішоў да дому, успомніў аб прароцтвах праваслаўных старцаў. Як з Масквы трэба цякаць як мага хутчэй, бо прыйдзе час, калі яна сапраўды ў пекла сыдзе. І здаецца разгадаў, што яны мелі на ўвазе. Калі габрэі аддалі Езуса на раскрыжаваньне, яны гэта зрабілі паколькі хацелі бачыць Царства Боскае матэрыяльным. А ён абяцаў духоўнае, значыцца ня быў мэсіяй. Яны так учыталіся ў тэкст Бібліі, што згубілі сэнс пасланьня.

Вось і зараз па сутнасьці Масква ўжо па духу ў пекле, але тым, хто там застаецца, па большасьці добра. Мае тамтэйшыя суседзі ды сваякі працягваюць лічыць украінцаў братамі, і адначасова не супраць, каб тых забівалі далей. Дасылаюць праз тэлеграм віншаваньня са Зьвеставаньнем, і падтрымліваюць патрыярха Кірыла, які абвесьціў гэтую вайну сьвятой. Верагодна да гэтага часу вераць у прароцтва, але прамінулі, калі яно спраўдзілася.

Было сказана «ня ведаю вас, адкуль вы; адыдзеце ад Мяне ўсе, хто ўчыняе няпраўду». Але падаецца на гэты конт тыя, хто чытаў, мяркуюць таксама, як тыя, хто клікаў да вяртаньня мэтадаў сталінізму на конт магчымасьці патрапіць пад стрэльбы выканаўчага камітэту.

Ну а яшчэ вынік у тым, што я пакуль моцна блытаюсь у казаскіх склонавых канчатках. Трэба паўторваць.

Калі апошні раз быў ва Ўроцлаву, адным зь яскравых успамінаў стаў хостэл зь амаль папяровымі сьценамі. Неяк мы зь жонкай засталіся ў нумару даўжэй, і зрабіліся выпадковымі слухачамі бурнага сэксу. Пакуль жанчына ў суседнім пакоі ўсклікала «Mocniej! Mocniej!» мы ціха пераглядваліся, не жадаючы перашкодзіць дзейству за сьцяной.
Нядаўна ў Алматы я пераехаў кватэру патаньней. Сёньня ўночы па-за іншымі амаль папяровымі сьценамі я зноў зь усьмешкай слухаў гукі гарачага сэксу. У гэты раз казаскага.

Около двадцати лет назад у православных было такое движение против ИНН. В светских кругах от него конечно презрительно шарахались, но описывать его как маргинальное тоже не приходилось. Советская власть кончилась недавно, образ Левиафана оставался свеж, а выражение “вся власть от Бога”,  в отличие от дня нынешнего, сохраняло нюансы. Риторика против анти-ИННщиков строилась на доводе, что неграмотная масса лезет своим свиным рылом в вопросы, которые не в состоянии понять, притягивая за уши символику из Библии к вещам скучным и обыденным как бухгалтерская ведомость.

Разумеется, с церковной колокольни пытались и в рациональном ключе донести опасения представителей своего внутреннего течения:

Эту тему иногда пытаются карикатуризировать, сводя её к вопросу об ИНН, к людям, которые на паспорте нового образца нашли не только шестёрки, но и Бафомета, короны Люцифера, змею, кусающую свой хвост. К этому можно относиться иронически, если не обращать внимания на то, что люди, может быть, подчас интуитивно, поднимают очень важную тему. Сегодня постоянно идёт речь о создании консолидированной базы данных, владельцам которой о человеке будет известно всё: доходы, расходы, покупки, диагнозы, поездки, трудовые успехи и неудачи. Если вся информация о человеке будет накапливаться в одном месте, если чиновник любого ведомства, национального или международного, в одно мгновение сможет узнать даже о том, с кем рядом вы находились вчера или 30 лет назад, а более того, если на основании всех этих данных компьютерная программа будет принимать решение о благонадёжности или неблагонадёжности вас как гражданина, то это может сделать человека очень уязвимым перед любым контролем, в том числе идеологическим и духовным. Он окажется настолько запуганным и беззащитным, что будет сложно требовать от него жизни по убеждениям, если эти убеждения будут, хотя бы минимально, расходиться с господствующей идеологией.

Протоиерей Всеволод Чаплин. 2011

Тех людей объявили мракобесами с капустой в бороде, а их страхи высмеяли. Ну а сегодня те опасения сбываются, как под копирку. За знакомство и поддержку людей, “желавших сменить власть путём выборов”, могут выгнать с работы, запретить деятельность или внести в реестр нежелательных. Лучше промолчать, не заметить, прикусить язык, пройти сутуло мимо. За качеством самоцензуры проследят камеры на дорогах, домах, у турникетов, в метро и на подъезде. Разумеется, не забудьте про биометрические данные.

В восторге оттого, как Японцы обрели собственное название. Жили они, возили дань китайцам, и спустя какое-то время смекнули, что те называют их “карликами”. Обидевшись, они хорошенько призадумались и переиначили на письме собственное имя, чтобы означало “Гармония”, и с тех пор это определяет их национальную идею. В рамках какой бы религии ни мыслили, каким бы делом ни были заняты — всё подчиняется закону гармоничности.

Мне кажется, вся русская национальная идея за последнюю тысячу лет как была записана в Повести временных лет, так и не изменилась. С момента призвания варягов и до сего дня в словах „Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами“ — чем бы мы ни занимались, каким бы богам ни поклонялись — заложена та колея, по которой мы идём, и которая нас формирует.

В день смерти Сталина часто вспоминают, как новость была воспринята в семье. Если семейная история таких воспоминаний не сохранила, вспоминают Солженицына, и как зэки кидали в воздух шапочки.

Мне же запомнилась история нашей учительницы по ОБЖ, как-то рассказанная между делом на уроке, кажется, по поводу сигналов городских сирен. Умер Брежнев, и в качестве траура сирены как раз были запущены. А она, будучи школьницей, не зная, что делать и как дальше жить, заперлась на балконе, и безутешно рыдала навзрыд. Для меня её откровение звучало как несусветная дикость.

У нас каких-то преданий на смерть вождя нет. И отец и мать происходят из крестьянских семей. Там были другие заботы. Но есть другая история. Семья моего деда — прадед на седьмом десятке лет, его жена, и те, кто жил с ними вместе — были убиты в 1953 году. Якобы из-за спрятанных сокровищ, которые, впрочем, никто так и не нашёл. В 1956 году их убийцы вышли на волю по амнистии.

Культ личности коверкает не только тех, кто верит в него. Поле его тяготения искажает в том числе те стороны, которые должны вести к справедливости и милосердию. Такой вот урок преподала мне история семьи.

Обнаружил, что заметка Дмитрия Узланера, развязавшая в сети очередную дискуссию о “новых атеистах”, — это капкан. В качестве приманки в ней есть здравые доводы. Например, Докинз действительно любит выдумать оппонента, с которым ему удобно спорить. Я обнаружил это лет пять или шесть назад, читая одну из его статей, и был просто раздосадован.

Но для меня интереснее всего — ловушка, в которую попал сам Узланер. Он более, чем со скепсисом в четвёртом тезисе отзывается об учении о мемах. Аналогия, созданная в своё время Докинзом, согласно которой единица культурной информации существуем по тем же правилам, что и организмы в природе, кажется ему настолько саморазоблачительной и нелепой, что он не сопровождает её какими-то особыми комментариями. Однако парой пунктов выше он сам прибегает к этой аналогии, сравнивая “религию вообще”, которой оперируют “новые атеисты”, с “животными вообще”. Последнее Узланеру кажется таким же нелепым, как первое, но сама по себе аналогия уже строится в рамках концепции мемов (замечает ли это Узланер или нет). Таким образом, он сам расставляет себе ловушку, строя утверждение на доводе, который он будет опровергать далее. И если утверждение окажется ложным (что последовало незамедлительно), петля затянется, схлопывая разом всю цепочку тезисов, которые автор так тщательно расставлял.

Издательство VIZ Media с февраля начнёт публикацию Oyasumi Punpun. В моём личном рейтинге эта манга является безусловным фаворитом. Разумеется, стоит сделать скидку на мои вкусы, но даже ценители согласятся, что творчество Инио Асано более чем заслуживает внимания.
Хорошо помню мандраж, охватывавший меня пару лет назад, проверку сканлейтерских ресурсов одного за одним в ожидании пиратского перевода только вышедшего в Японии последнего тома истории. По мере приближения к финалу я не мог прочитать больше одной главы за раз, поскольку волнение и ужас переполняли меня.
По-русски у Инио была издана однотомная история “Голограф на радужном поле”. С учётом, что отечественная индустрия манги оказалась пузырём, который лопнул, ожидать появления “Пунпуна” или других многотомных авторских проектов — дело бессмысленное. Покупка зарубежных изданий переросла уровень вынужденной необходимости, став естественной практикой.
Так было до недавнего времени. А потом наша петрономика вошла в пике, и удовольствие обладания бумажным томиком, стоимость которого резко возросла в несколько раз, стало сомнительным. Я вряд ли буду ждать издания новых серий Сюдзо Осими, как бы мне не нравилось то, что он создавал после “Цветов зла”. Их можно почитать и на сайтах пиратов-сканлейтеров. При том, что бюджет России был свёрстан с учётом доходов от цен на нефть по $50 за баррель, его уже можно переписывать, что отметил и президент сегодня на конференции. Сколько будет стоить Goodnight Punpun к моменту выхода из типографии сегодня сродни гаданию на кофейной гуще. Возможно, к тому моменту мы будем совершенно нищими. Бывай, Пунпун.

В моей голове сосуществуют две Беларуси, воображаемая и “реальная”. В первой тарашкевица может бодаться с наркомовкой, шведы могли не сносить Ляховицкую крепость, а для слонимской синагоги мог никогда не наступить 1940 год.

“Реальная” Беларусь ассоциируется с колхозным картофельным конвеером, который на моей памяти единственный раз работал в последний год существования Советского Союза. После я видел его лишь в виде железного остова, который стал для меня в юные годы своеобразным скалолазным турником. В “реальной” Беларуси там, где были пастбища, порос лес, в одно лето исчезла за ненадобностью конюшня, растащенная на дрова, и на глазах менялся пейзаж, в котором округа ветшала, а природа дичала.

Центром, способным соединить эти две различные Беларуси, была моя бабушка. По дороге к ней, у платформы Рейтанов я мог думать, с каким чувствами Тадеуш Рейтан возвращался сюда, в своё имение Грушевка, после того, как его отчаянная попытка предотвратить раздел Польши, когда он лёг в проходе Сейма с криком “убейте меня, не убивайте Отчизну!”, потерпела крах. Недалеко друг от друга стоят вёски Литва и Турки. У первого кладбище немецких солдат Первой мировой, а у второго — старинный татарский погост с вязью на надгробиях. У села Куршиновичи в мемориальной могиле покоится мой прадед, убитый одним из первых немцами во Вторую мировую. По иронии судьбы, он не любил этих мест. Переехать сюда, в глухую чащу, вместо того, чтобы отправиться в Америку на заработки, его отговорил отец. После он клял себя и отца за этот выбор. Главное, что помнила бабушка о деде, перебравшемся со своей семьёй и семьями сыновей из-под Снова на хутор близ железнодорожной станции Буды, — это его голос. Винцесь был церковным старостой, и пел, когда его просили. Больше никогда в жизни она не слышала никого с таким красивым голосом. Я помню их, прадеда и прапрадеда, портреты в деревенском доме дальних родственников. Это было больше десяти лет назад. С тех пор портреты увезли, а тот дом продали.

Бабушка, как и её отец, успела прожить в трёх разных государствах. Каждый раз им обоим для этого не требовалось совершать никаких действий. Она жила в рамках культурного разделения на “русских” и “поляков”, привнесённого сюда царской политикой русификации, оказавшейся весьма успешной. Она родилась, когда империи уже не стало, не говорила и не писала по-русски, но пользовалась той матрицей, с которой в здешние места пришёл жандарм из третьего отделения канцелярии его величества.

Бабушка рассказывала, как её сводного брата спасли от чахотки, перекрестив с другим именем. Что у евреев есть особый запах, о котором она узнала, когда прятала еврейку во время войны. Как семью её мужа убили ради богатств, которых не нашли, а его самого забили цепями. С ней существовал мир, в котором можно заговором вылечить укус гадюки, а заблудившись, выйти из леса, приказав духу, чтоб перестал водить кругами. Ровно год назад в этот день её не стало.

На её похоронах читали псалтырь, пели плакальщицы и служил поп. Она была рада умереть дома. Она опасалась скончаться и быть похороненой где-то вдалеке. А так она смогла лечь навсегда рядом с матерью и сестрой.Нет больше того, кто каждый вечер молится за всех нас. С её уходом пропал шанс на единство воображаемого и “реального”. Кончился целый мир, и ничего больше не будет как прежде.

Я выходил в люди из спального района на юге Москвы. Мои одноклассники считали своей родиной приволжские города, калмыцкие степи, татарские селения… Обычный столичный рабочий район, до сих пор обеспечивающий правящей партии высокие проценты на каждых выборах.

Весь наш мир был в форме панельных многоэтажек. Те, кому повезло, могли иметь из окна вид на Москва-реку и факел нефтеперерабатывающего завода. У изгиба реки, в самой близкой точке к заводу на другом берегу, среди заброшенных огородов росла конопля. Не обойди ленты новостей пару лет назад новость о ней, росла бы себе и дальше. Эпос нашей юности строился вокруг сражений между панками и рэперами. Разделение на стили музыки было территориально-классовым: в глубине района жили условно бедные, вдоль реки условно богатые. Первые носили нашивки Exploited и Sepultura, вторые на лестничных клетках выжигали мёртвые смайлики с подписью Onyx. С завидной регулярностью “бедные” избивали “богатых”. Культура и ценности складывались из окружающего ландшафта.

Когда пришло время после школы разбредаться в большую жизнь, несколько моих друзей изъявили желание поступать в Академию ФСБ. Они жили в комуналках, не блистали тягой к знаниям и желали простого светлого будущего. Мне было сложно понять их мечты. Я к тому времени бесповоротно увлёкся книгами. Никуда мои одноклассники в результате, конечно, не попали. Но теперь можно твёрдо сказать: они были дальновиднее меня.

Подходил к концу обычный, не предвещавший неожиданностей день. После ужина мы успели посмотреть пару серий Lovely Complex, когда я решил отвлечься.
Сложно сказать, что конкретно спровоцировало мою жену. По крайней мере, она уверяла, что это не связано ни с переживаниями героев очередного романтического аниме, ни чем-то происходившим или обсуждавшимся в последние дни.
Стоило мне сесть за свой компьютер, как она воскликнула: “Послушай, ведь то, что Ева появилась из ребра Адама — это же полный бред!”
Я опешил. Передо мной совершался атеистический каминг-аут. Она начала сравнивать повествование из книги Бытия с научными знаниями о формировании плода в утробе матери, стала засыпать вопросами по Библии и Христу, заявила, как её раздражают люди, считающие человека чем-то исключительным, выделенным из всего животного мира, и даже вспомнила о легендарных опытах с голубями старика Б.Ф. Скиннера, о которых я в своё время всем увлечённо рассказывал. На свободу вырвалась ярость скептика, копившаяся и не находившая выхода слишком долго. Вечер перестал быть томным.