К сожалению, мы принципиально не запоминаем того, что связано с нашим прошлым. Вот даже Pussy Riot с лёгкой руки Романа Волобуева как-то предпочтительнее видеть сквозь отражение Ульрики Майнхоф, а не в качестве продолжательниц дел Засулич и славных дореволюционных терористок.
Вот и о Кароле Модзелевском, интервью которого напечатано в журнале “Новая Польша”, у нас никто не знает. Он не удостоился статьи в русской Википедии. Не бог весть какая фигура — историк-медиевист, человек изучавший прошлое соседской страны, о которой мы знать ничего не желаем. Человек, подготовивший идейную основу для независимого объединения профсоюзов “Солидарность”. Один из тех, кому Окуджава посвящал произведения, что вылилось в интервью на старом OpenSpace (само по себе удивительно).
Кирилл — такое имя он носил при рождении — появился на свет в Москве в 1937 году.
«Кажется, не очень хорошо были выбраны место и год для рождения — так мне говорили потом, я не выбирал»,
— рассказывает Кароль. Отца арестовали спустя три недели после рождения. Он был студентом последнего курса танкового училища, и попал под раздачу в связи с делом
Тухачевского. Дедушка по материнской линии в это время сидел. За меньшевизм. После, уже живя во Вроцлаве, пожилая мать Кароля, когда того в связи с волнениями, поднятыми “Солидарностью” посадят в третий раз, будет говорить корреспонденту Бернару Гетта, который пытался через неё передать в тюрьму сигареты “Голуаз”:
«Вы знаете, я уже больше не могу. Мой отец — его арестовали, его приговорили, он был в лагере, я ему носила пачки — махорку, папиросы. За что его арестовали? Потому что он был коммунистом <...> Мой первый муж тоже был коммунист. За то его и арестовали. И я носила ему передачи, папиросы, махорку. Второй муж тоже был коммунист. И тоже он сидел. Сын — раз его посадили, я ему носила передачи, папиросы. Второй раз его посадили, я ему носила передачи, папиросы. Третий раз его посадили… Почему его посадили? Потому что он коммунист, конечно. А я никакая не коммунистка, я простая женщина, и в этом коммунизме не разбираюсь. Я не хочу. Заберите ваши сигареты».
Когда Модзелевский вместе с Яцеком Куронем в 1965 году писали, по его выражению, “первую версию глупостей”, в ней излагалась идея, которую отказываются принимать как должное все наши революционеры по сию пору.
«Я думал, что надо действовать конспиративно и не столько в университете, а, главным образом, среди рабочих. И я написал тайное письмо — маляву — о том, что нашим намерением была не «салонная оппозиция», а настоящая. Поэтому вместо демонстрации властям своих намерений надо тайком идти к рабочим на заводы и создавать подпольную организацию. Это мое письмо было встречено на воле взрывами хохота, тем не менее его содержание было довольно рискованным».
Модзелевский ориентировался на работающие методы, которым его научил советский режим. Он рассказывал об этом для старого OpenSpace:
«Раз оказалось, что этот режим на деле попирает те идеалы, которые он провозглашает и которые он нам внушил, значит (а это не один человек виноват, а режим, система), плохой режим. Нас учили, что с ним делать, его свергнуть надо путем революции. Больше вам скажу: кто делает революцию, тоже нас учили — рабочие, рабочий класс. И поскольку внести эту мысль должна интеллигенция, мы решили, что подходит время революции».
В пору вспомнить о нашем Координационном Совете оппозиции, который ничто и ни для кого, и сравнить его с опросом московских рабочих с фабрики “Рот-Фронт”, проведённым этой осенью Павлом Пряниковым, продемонстрировавшим всю тупиковость нынешних политических движений.
Интеллигенты смеялись в 1965 году, но спустя пятнадцать лет независимый профсоюз “Солидарность” стал главной угрозой существованию советской Польши. Этого бы не было без той записочки и без упорного труда Яцека Куроня, с которым судьба свела Кароля.
Ту “глупость” молодые Кароль и Яцек ездили сверять с выпущенным из страны на гастроли Окуджавой. В Польше Булат был чуть ли не популярнее, чем в Советском Союзе. Однако лирику барда понимали совсем иначе. Гражданственней, что ли. В этом заключалось различие между противниками режима там и здесь. Если здесь были диссиденты, в Польше люди считали себя политическими борцами. Отечественный нравственный импульс оказался новым витком русских поисков святого града, где все живут не по лжи. Диссиденты сами не заметили, как их деятельность обрела сектантские черты, а целеполагания покинули разряд осуществимых, благополучно мимикрировав в чаяния будущего века.
Так любя повторять про повторение истории в виде фарса, нынешние оппозиционеры сами не замечают, как в своей борьбе под единым знаменем с мерзостями нынешней власти превращаются в пародию на антисоветчиков.
Тем современнее звучат воспоминания Модзелевского о запахе тлена, который источала советская действительность периода Перестройки. Тогда как историк Кароль впервые решился поехать в страну своего детства. К тому моменту Кароль стал сенатором в сейме, и мог поехать с диппаспортом. Всё предыдущее время его гложили страхи:
«А вдруг мне скажут: ты никакой не Модзелевский, никакой не Кароль, только просто Кирюшка. И ты наш, остаешься здесь. Не посадят, но задержат. И я этого боялся. Несмотря на то что я помнил, что это была когда-то моя родина. Все мое польское тождество построено по приказу: сделайте, пожалуйста, акт брака Зигмунта Модзелевского с Натальей Вильтер, сделайте, пожалуйста, свидетельство рождения как сына Зигмунта Модзелевского. Не было никакого усыновления формального».
И вот, приехав в Киев на конференцию “Славяне и Римская Империя”, Модзелевский наблюдает, как украинские академики, пыжась, специально читают свои доклады по-украински. Это непонятно русским, это трудно самим украинцам, но это была принципиальная позиция. В рамках той же конференции для польской делегации выделили автобус с водителем для посещения археологических раскопок под Черниговым. Однако куда интереснее конечного пункта поездки оказался дорожный рассказ водителя, поторый без стеснения поведал делегатам о том, как однажды присутствовал при вскрытии места массовых расстрелов в Быковне под Киевом.
«И тут я понял, что в СССР кроме меня уже никто не боится. Значит, это государство обречено, не сдобровать им»,
— вспоминает Модзелевский свои впечатления. Поехав после этого в Москву, он решил обсудить свои впечатления с кем-нибудь, кто мог понять его. Бернар Гетта, тогда работавший корреспондентом в Москве, посоветовал:
«Ты не ходи к диссидентам, они тебе будут говорить про все те нравственные правды, которые тебе давно знакомы. Ты иди к тем, кто работает как интеллектуалы в горбачевском правительстве. Я тебе дам несколько адресов».
И была встреча с Отто Лацисом, который тогда был кем-то вроде нынешних Михаила Бударагина или Маргариты Симоньян, а в наше время стал одним из людей, стоявших в начале прекрасного журнала “Русский Репортёр”, и Модзелевский был поражён внеидеологической трезвостью собеседника, и это было сильнее любых сторонних намёков.
А потом была поездка в Набережные Челны, где Модзелевский познакомился с Валерием Писигиным. Сейчас он занимается историей американской музыки второй половины ХХ века, а за плечами имеет большую общественно-политическую карьеру. В то время он был главой Политического клуба имени Бухарина. При встрече Писигин продемонстрировал Модзелевскому папку, содержащую вырезки из советских газет, в статьях которых хулилась деятельность профсоюза “Солидарность”.
«И в этих вырезках ручкой были подчеркнуты самые важные бранные тексты. Я посмотрел на это и тогда понял, что этот паренек — интеллигентный, способный, харизматичный — не мог слушать радио «Свобода», потому что его глушили. Вместо этого он читал «Правду», «Известия» и «Красную звезду» и подчеркивал то, что ему казалось важным. И он это считал «учебником подрывной работы». Тогда я понял, что мы не декларациями, не фразеологией, а просто фактом своего существования отравляли эту империю. Что это был смертоносный яд, который неуклонно проникал прямо в сердце империи посредством ее же печати. Я, конечно, не верил, что это мы империю уничтожили, но поверил в то, что это очень подмывало ее основы. Это было действие простого примера — это можно!»
