На днях мне позвонила подруга, поделиться впечатлениями после заседания кафедры. Она пишет кандидатскую в институте, оказавшемся в своё время в знаменитом списке неэффективных ВУЗов. На кафедре рассматривали отрывки из ее диссертации, хватались за голову и напряжённо думали, как же суметь протащить работу через ВАК. Проблема заключалась не в низком уровне её текста, отсутствии методов или какой-нибудь ереси. Всё дело в прогнившем ВАКе, опоясанном для твёрдости духовными скрепами. Заслуженные учёные прекрасно понимали, что вышестоящая инстанция “зарубит” работу просто потому, что в ней предметом изучения является эротическая фотография викторианской эпохи. Рассказ моей подруги давал весьма интересный повод для размышлений о механизмах деээфективизации.
Внезапно наука стала подчиняться традиционным моральным принципам. Оказалось, некоторые вопросы изучать неприлично. При этом, как положено в традиционном укладе, круг стыдных вопросов нигде не кодифицирован, и любой может быть подвергнут остракизму. Предмет изучения может оказаться “слишком западным”, “слишком оскорбительным” или просто не понравиться верховным жрецам. Причину отказа в защите вы всё равно не узнаете. Подруге рассказали о другой девушке, которая должна была защищаться на этой неделе с работой по теории моды. Ей позвонили вечером в пятницу, сказав, что защита отменяется, без всякого объяснения причин.
Обсуждение возможной темы моей подруги с каждым новым витком поднимало степень самоцензуры. Представляя боящихся всякой телесности сотрудников ВАКа, члены кафедры предлагали для описания предмета изучения варианты типа “антропоморфных форм”. Вздыхая время от времени, кто-то вспоминал советское время, не забывая отметить, что “сейчас-то намного хуже”.
Этот пример иллюстрирует положение современной теории культуры в частности и гуманитарных наук в целом. В системе с непредсказуемым ВАКом на вершине, учёные вынуждены затыкать себе рот, отказывая себе в изучении неугодных тем, сужая поле возможной деятельности до минимума с перспективой лишиться и его.
Связанная по рукам и ногам, российская академическая наука не может позволить себе не просто изучать порнографию, как философы из журнала “Логос”, а в принципе иметь своё мнение. Это весьма иллюстративно показал скандал с увольнением, а потом возвращением обратно в штат профессора МГИМО Андрея Зубова. Этот учёный широко известен в среде православной публики. Он никогда не скрывал своего вероисповедания, и с большой охотой выступал в публичных лекториях, устраиваемых при содействии Церкви. Некоторые его религиоведческие и исторические изыскания могут быть подвержены критике, но известие о своём увольнении Зубов получил не за свою — реальную или мнимую — профнепригодность. Руководство ВУЗа вывела из себя его колонка в газете “Ведомости”, в которой Зубов проводил параллель между Россией на пороге войны с Украиной и нацистской Германией, проводившей аншлюс Австрии. За последние дни это сравнение можно было услышать многократно. Зубова за него решили уволить. Новость быстро облетела средства массовой информации, многие академики и учёные публично возмутились, а руководство Киевского университета даже предложило Зубову перебраться на Украину и работать у них.
Проректоры МГИМО очень быстро дали “задний ход”, заявив, что увольнение профессора — это его собственная выдумка и грязный пиар на славном имени ВУЗа. Зубов был весьма благодарен публичной поддержке его позиций в сложившемся конфликте. Он не был уверен в том, что руководство МГИМО могло остановится в своём произволе, поэтому на встречу с проректором, где ему в результате сказали, что его учебная деятельность продолжится согласно контракту, он для верности пришёл с адвокатом.
Вряд ли стоит переоценивать роль СМИ и поднятой ими шумихи в данном вопросе. Недавний громкий скандал, также связанный с “неправильной” точкой зрения, не помешал кабельным операторам разорвать контракты с телеканалом “Дождь”, находящимся теперь на грани закрытия. В день, когда стало известно об увольнении Зубова, Владимир Путин провёл пресс-конференцию, на которой заявил, что введение войск на Украину не требуется. Идеологическая машина, готовая было нахрапом раздавить всех “пораженцев” и “двурушников”, была вынуждена в один момент останавливать свой ход и резко развернуться в обратном направлении. Такова участь всех, кто чётко следует генеральной линии. Ещё вчера все готовы были смело идти умирать в новой ядерной войне, сегодня, подобно президенту страны, вынуждены растерянно сидеть в своём кресле, а завтра понадобится бросать чепчики в воздух в честь единения России с Крымом. В столь шатком режиме нужно не только удержаться от морской болезни, но и сохранять невозмутимое выражение лица, не смотря на шизофреничность ситуации. Таким образом, увольнение Зубова, необходимое в понедельник, оказалось совершенно не нужным во вторник. Присутствие сотрудника ФСБ на встрече профессора с проректором тоже не понадобилось.
Упоминание сотрудника ФСБ в случае Андрея Зубова сторонникам версии пиара кажется наименее правдоподобным. А вот появление сотрудников Центра “Э” в МГУ месяц назад было вполне реальным. Они пришли к доценту философского факультета Вячеславу Дмитриеву для проведения допроса по размещённой им якобы ссылке на некий запрещённый материал в одном из сообществ социальной сети Вконтакте. Так в один момент человек, занимавшийся переводами французских постструктуралистов на русский язык, стал подозреваемым в экстремизме. Не смотря на абсурдность всей сложившейся ситуации, начальство Дмитриева в лице декана факультета философии Владимира Миронова первым делом решило откреститься от впавшего в немилость сотрудника. Миронов сказал, что обязательно уволит Дмитриева, если “ситуация будет нарастать”. Иллюзии о цеховом братстве и профессиональной поддержке развеялись в один миг. Если человек оказался неугоден по идейным мотивам, никакие научные заслуги не могут служить ему оправданием.
Ровно в этом и заключается корень бед отечественной академической науки. Она банально не способна — поскольку не имеет права — выполнять свою роль. При невозможности официально проводить исследования, не подпадающие под определение идейно верных, само определение науки принимает в российских реалиях совершенно новое значение. Она уподобляется отечественной судебной системе, в которой процессуальные нормы и понятия имеют аналогичные мировым названия, но подразумевают принципиально иные значения, действуют кардинально иным образом. Это не те практики, которые изучают по учебникам, однако они негласно приняты, понятны и исполняются если не всеми, то большинством людей, связанных или оказавшихся связанными с отечественной судебной системой. Научная практика на наших глазах превращается в аналогичную потёмкинскую деревню. Роль учёного в ней — обслуживать интересы руководящего аппарата. Разбор примера русских учёных в их новой роли был недавно произведён Кириллом Мартыновым.
Софист Александр Дугин в МГУ уже несколько лет по программе, явно черпающей вдохновение из того же источника, что у авторов статьи из разбора Мартынова, успешно воспитывает новые кадры для ВЦИОМа Фёдорова. Научные эксперты, такие, как русский православный психолог Вера Абраменкова, в новой системе помогают прокурорам осуждать людей за оскорбления религиозных чувств. Если же внезапно в систему попадает человек, для которого научная методология что-то значит, то лучшая доля для него — вылететь из системы за непригодность по добру по здорову. А то может статься, система размелет тебя, как Ольгу Зеленину на “маковом деле”. Попперовская фальсифицируемость понята в России по-своему.
Чтобы закрепить успехи отечественных наук и окончательно похоронить любую память о методологии, депутат Вячеслав Никонов, глава комитета по образованию, объявил индекс цитируемости антигосударственной деятельностью. Согласно его утверждениям, цитируемость играет на руку западным спецслужбам, а те научные работы, которые были уличены в этом деле, имеют антироссийскую направленность. Если он не остановится на сказанном и попытается закрепить свои выводы законодательно, мы наконец увидим ростки доктринального утверждения бытующих сейчас практик.
Так совпало, что параллельно описанным процессам, начались тектонические сдвиги в правовом поле. Следственный Комитет решил кодифицировать отечественное судопроизводство согласно негласным бытуюшим практикам. В законопроекте с правками УПК, поданном в Госдуму от имени председателя СК, сказано, что следует отказаться от принципа состязательности в судебной практике в пользу такой нормы, как объективная истина. Объясняя в официальном блоге Следственного Комитета необходимость принятия поправок, Бастрыкин вступает в спор о методах и критериях научности с предполагаемым учёным сообществом. В рамках своей полемики он отвергает довод, что институт объективной истины может быть пережитком марксистско-ленинской политической идеологии, объявляя его внеидеологичным. Развивая свою мысль, председатель СК переходит на поле философии познания. Так, объявляется, что объективная истина “является базовой категорией познания, в том числе в господствующей в современной российской, да и мировой, науке методологии диалектического материализма”. После утверждения и обоснования своего тезиса, философ Бастрыкин обрушивается с критикой на противников института объективной истины:
“Идея же о невозможности достижения объективной истины относится к чуждому современной науке философскому течению, называемому агностицизмом. Крайнее проявление этого течения – скептицизм – основывается на отрицании всякого смысла в познании вследствие невозможности истинного знания”
Согласно новому законопроекту можно будет избавиться от всякой лишней мишуры, которая пока еще рудиментарно присутствует в отечественной судебной системе, заставляя многих думать, что тем самым она работает по принципам общемировой практики. Новые уголовно-процессуальные нормы позволят быстро проводить судебные заседания, поскольку задачей следствия будет установление единственно верной и не оспоримой истины.
Многие хотели верить, опираясь на Шмитта, что установившаяся после 1993 года политическая система в России — режим отложенной демократии. Диктатура прямого действия и полицейский режим действуют в ней до момента переустройства государственных органов, правовых институтов и самого общества на новые рельсы. Это была достаточно оптимистичная точка зрения, которая предвещала по возможности безболезненное вхождение России в систему западных демократий. Но то, что мы можем наблюдать — совершенно обратный процесс. Все последние годы происходила только архаизация норм и права, по которым жило общество. Так называемый “консервативный поворот” власти не имеет отношения к консервации. Он закрепляет бытующие нормы, и, что самое важное, это вызывает поддержку в обществе.
“Традиционные ценности” как лозунг современности, не обращаются ни к какой традиции. Это не ностальгия по советскому прошлому или тоска по хрусту дореволюционной булки. Попытка трактовок происходящих процессов не связана с какими-то направленностями в прошлое. Фактически это признание реального положения вещей. Кодификация новых норм в образовании, юриспруденции, медицине и прочих областях общественной жизни требует привыкания. Можно начинать: архаика здесь надолго.
Но как только чары развеются, обнаружится, что перед глазами был сотканный им самим образ, бесконечно далёкий от реального человека. Аддикция Нанако на том, кто “смог увидеть её настоящую”, обернётся ужасом для героя. И ужас не кончится даже после того, как она, доведённая до крайности как обстоятельствами, так и собственной манией, сделает финалом запутанных отношений сексуальное насилие.